Но этого не случилось; казалось, что в коня вселился бес, и он остановился лишь спустя полчаса. Тогда всадник попытался сориентироваться, но это оказалось непросто, ибо, как мы уже говорили, ночь была темной; однако через мгновение он увидел, как вдалеке светятся окна какого-то замка, и со всей уверенностью решил, что это тот самый замок, куда ему надо ехать и куда, несомненно, направился свадебный картеж. Тотчас же он поскакал через поля и, по мере приближения к замку убеждался, что его догадка была верной; когда же до замка оставалось всего несколько сотен шагов, рыцарь увидел, что он подъехал к берегу какой-то небольшой речки.
Рыцарь стал смотреть по сторонам, надеясь найти мост; он двинулся вдоль берега реки, поднявшись, а затем спустившись по течению на расстояние около четверти льё, но, так и не найдя то, что искал, предположил, что речку можно перейти вброд, и направил туда лошадь.
Но как только Петер фон Штауфенберг оказался посреди реки, из воды показалась та самая тень, которая один раз уже испугала его коня. При виде ее конь взвился на дыбы и сбросил всадника в воду, а затем выбрался на берег и поскакал к замку, издавая испуганное ржанье.
Никто так и не узнал, что произошло с рыцарем, ибо, хотя те, кто его искал, на следующий день по следам лошадиных копыт пришли прямо к тому месту, где он упал в реку и где глубина была всегда не больше двух-трех футов, они неожиданно для себя обнаружили разверстую там бездну, дна которой не сумели отыскать и по сей день.
Что же касается замка Штауфенберг, то, поскольку тело его владельца так и не нашли и потому нельзя было доказать, что он умер, император не счел себя вправе распоряжаться его владениями, и с того времени замок стал обращаться в руины.
И среди этих самых руин, по словам местных крестьян, появляются призраки Ундины и ее сына.
БАДЕН-БАДЕН
Мы приехали в Баден-Баден, который ради удобства французского произношения будем называть просто Баден, в восемь вечера, намереваясь провести там весь следующий день.
Двенадцать часов на осмотр Бадена, когда курортный сезон там уже завершен, это на шесть часов больше, чем на самом деле требуется самому добросовестному туристу. В октябре Баден напоминает шахту без шахтеров или улей без пчел.
К счастью, я был в обществе молодого, остроумного и доброго друга, знакомого моим читателям: претерпев некоторые злоключения, он присоединился ко мне полтора месяца назад во Франкфурте. Поскольку злоключения эти сами по себе не лишены художественного интереса, и, кроме того, знакомясь с ними, читатели найдут то, что они тщетно искали бы в моем рассказе, а именно, описание Бадена в летний сезон, я позволю своему повествованию ненадолго уступить место прозе Жерара де Нерваля: как видно, читатели от этого только выиграют.
Передаю ему слово.
"Баден — это страсбургский Сен-Клу. По субботам жители Страсбурга закрывают свои лавки и отправляются проводить воскресенье в Баден; только и всего, но разве это обстоятельство в какой-то мере не лишает Баден-Бадена его аристократического ореола? Гризетки из сада Липе сталкиваются там на субботнем балу с немецкими графинями и русскими княгинями, поскольку в "Клубе иностранцев", пользующемся в Бадене такой шумной известностью, могут появляться все, за исключением женщин в чепцах, мастеровых в рабочих блузах и военных нижних чинов.
Вот и я отправляюсь в Баден в одну из суббот, словно рядовой житель Страсбурга, правда, отправляюсь в почтовой карете, в час дня, и по дороге, запруженной экипажами. Речь идет исключительно о том, чтобы успеть добраться туда к вечеру и переодеться для бала. Мы пересекаем базарную площадь, стремительно несемся по камням, которыми мостят улицы Страсбурга, то есть по обыкновенному булыжнику, в который грозит вскоре вторгнуться полонсо. Мы проезжаем мимо арсенала и шестисот пушек, нагроможденных одна на другую, как свинцовые чушки, затем едем по острову, который окружен зеленоватой водой и на берегах которого целыми днями удят рыбу солдаты, наживляя на удочки кузнечиков, что экономно, но редко приносит удачу. Справа от нас, среди плакучих ив, остается памятник генералу Дезе, сооруженный из красного камня. Мы оставляем позади себя французскую таможню, два рукава Рейна и, наконец, оказываемся перед таможней Келя.
Таможня Келя — это очень славная и расторопная особа. Ну что, в самом деле, французы могут ввозить в Германию? Парижские перчатки? Камчатное хлопковое полотно? Шелковое кружево? Сигары, производимые государственной табачной монополией? Кашемир Терно? Все это не принесет большой прибыли. Правда, мы притязаем на то, что ввозим туда идеи, но пока еще это не более чем притязания.
Дорога — прямая, как железнодорожное полотно; в этом своеобразном краю, который мы пересекаем, рельеф состоит либо из гор, либо из равнин; здесь нет ни холмов, ни складок местности. Восхитительны луга; проселочные дороги, обсаженные фруктовыми деревьями, могли бы вызвать восторг у генерала Бюжо. Время от времени мы следуем вдоль извилистого течения Рейна слева от нас, и на середине пути, на горизонте, возникает форт Людовика. Дорога проходит через несколько деревень довольно унылого вида. И наконец, мы подъезжаем к лиловатым горам, которые кажутся расположенными так близко, когда смотришь на них с крепостных стен Страсбурга. Это настоящие горы Шварцвальда, однако в них нет ничего пугающего. Но когда же мы увидим Баден, этот город гостиниц, обосновавшийся на склоне горы, по которому мало-помалу взбираются дома, словно стадо в поисках корма, отсутствующего на равнине? Неужели до того, как мы въедем в город, перед нами не предстанет его знаменитый амфитеатр, славящийся своими роскошными зданиями? Нет, мы так и не увидим Баден, пока не попадем туда. Длинная аллея итальянских тополей, словно театральный занавес, скрывает от нас эти дивные декорации, которые кажутся сценой, созданной для какой-нибудь пасторальной оперы. Чтобы наслаждаться этим великолепным зрелищем, нужно правильно расположиться. Купите входные билеты в Конверсационхауз, оплатите абонемент, забронируйте кресло — и тогда, среди галерей Шабера, под звуки оркестра, весь день играющего на открытом воздухе, вы сможете насладиться полной панорамой Бадена, его долины и его гор, если Господь Бог позаботится зажечь должным образом верхний свет и озарить кулисы изумительными лучами летнего солнца.
Ведь, по правде говоря, — и это самое первое впечатление, какое охватывает вас в Бадене, — во всей здешней природе есть что-то искусственное. Деревья подстрижены, дома раскрашены, горы — это гигантские холсты, которые натянуты на рамах и вдоль которых поселяне спускаются вниз по практикаблям, и вы пытаетесь отыскать на небе задника какое-нибудь масляное пятно, способное выдать, наконец, рукотворность этой картины и развеять иллюзию. Здесь, как нигде более, можно было бы поверить в фантазии Генриха Гейне, который в детстве воображал, будто каждый вечер слуги раскатывают лужайки, словно ковры, снимают с крюка солнце и убирают деревья в кладовую, а наутро, пока природа не проснулась, расставляют все по местам, подметают луга, стряхивают пыль с деревьев и снова зажигают светильник, озаряющий весь мир.
К тому же ничто не нарушает спокойствия этого романтического мирка; вы приходите сюда не по мощеной или грязной дороге, а по посыпанным песком тропинкам английского сада. Справа боскеты, гроты из тесаного камня, уединенные беседки и даже небольшой пруд — бесценное украшение, если учесть крайнюю нехватку той жидкости, которая во всех баденских землях продается стаканами; слева река (без воды), с великолепными мостами на каждом шагу, окаймленная зелеными ивами, которым только и хочется, что окунуть в нее свои ветви. Не доходя до последнего моста, ведущего к почтовой станции под названием "Велико-герцогская', вы замечаете торговую улицу Бадена, представляющую собой не что иное, как широкую дубовую аллею, вдоль которой тянутся прилавки, где выставлены великолепные изделия: саксонское полотно, английские кружева, богемское стекло, фарфор, индийские товары и т. п.; все это великолепие у нас запрещено, и тяга к нему может привести страсбургских дам к политическим преступлениям, которые наши таможенники энергично пресекают.