Гостиница "Англетер" — самая красивая в Бадене, а ее ресторанный зал намного роскошнее любого обеденного зала в Париже. К сожалениюу большой табльдот сервируется к часу дня (это общее обеденное время в Германии), и если опоздаешь, то наилучший выход — идти обедать в Конверсаци-онхауз.
В целом баденская кухня весьма хороша; форель из Мурга достойна своей славы. Дичь здесь едят свежую, а не выдержанную для придания ей вкуса. Здешний подход к приготовлению пищи оставляет место для столкновения различных взглядов. Отбивные котлеты тут жарят в масле, а крупную рыбу готовят на гриле. Кондитерские изделия довольно посредственные, зато пудинги — превосходные.
Наступает ночь: таинственные кучки людей бродят в тени деревьев и крадучись пересекают лужайки на склонах холмов. Среди огромного цветника, окруженного апельсинными деревьями, всеми огнями светится Конверсационхауз, его белые галереи выделяются на великолепном фоне, который создают его салоны. Слева находится кафе, справа — театр, в центре — огромный бальный зал, люстра которого не уступает по размерам люстре в нашей Опере; внутреннее убранство выдержано в помпеянском стиле, достаточно классическом, от статуй веет чем-то академическим, драпировки напоминают о вкусах времен империи. Но все в целом ослепляет, и теснящаяся здесь шумная толпа состоит из людей с самыми изысканными манерами. Оркестр исполняет немецкие вальсы и симфонии, к которым примешиваются выкрики крупье, не опасающихся несколько нарушить своими голосами музыкальную гармонию. Эти господа остановили свой выбор на французском языке, хотя почти все их понтёры — немцы или англичане. "Ст а в к и сделаны, господа! Ставок больше нет! Красное выигрывает! Цвет проигрывает! Тринадцать, черное, нечет и недобор!" Это обязательные фразы, раздающиеся у трех ломберных столов; больше же всего людей толпится вокруг того из них, где играют в тридцать и сорок. Можно лишь удивляться тому, какое огромное количество элегантных дам и благовоспитанных господ предаются этим общедоступным играм. Я видел, как матери семейства обучали своих детей делать ставки на цвета; старшим они разрешали ставить на цифры. Всем известно, что великий герцог Гессенский — самый пунктуальный завсегдатай баденского казино. Говорят, что каждое утро он приносит 12 000 флоринов и либо проигрывает их, либо увеличивает вчетверо в течение дня. От стола к столу его сопровождает некто вроде телохранителя, который стоит у него за спиной, чтобы следить за сидящими рядом с ним игроками. Если они приближаются слишком близко к герцогу, этот распорядитель делает им замечание: "Сударь, вы мешаете герцогу! Сударь, вы отбрасываете тень на карты герцога!" Сам же герцог ни на что не отвлекается, не меняет своего положения и никого не замечает. Вы вполне можете похлопать его по спине, и при этом выражение его лица ничуть не изменится. Однако телохранитель обратится к вам тем же ледяным тоном:
— Вы задели ногой герцога, осторожно, сударь!
В субботу, в день большого бала, салон делится перегородкой на две неравные части, большая из которых отводится танцующим; туда пускают лишь тех, кто имеет абонемент. Вы не можете представить себе, сколько оголенных белоснежных плеч — русских, немецких и английских — я увидел здесь в один из таких вечеров. Не думаю, что найдется другой город в Европе, расположенный столь же удачно, как Баден, для этого парада европейских красавиц, в котором Россия и Англия соперничают по блеску красоты и белизне кожи, тогда как изящество форм и живость составляют преимущество Франции и Германии. Здесь Жоконд нашел быу о чем вздыхать, и ему не пришлось бы разъезжать по всему миру. Дон Жуан в течение часа составил бы здесь список своих жертв, как ресторанное меню, рискуя затем соблазнить всех занесенных туда дам.
Что еще могу я сказать вам об этом бале? Пожалуй, то, что он происходит в счастливой стране, где летом танцуют при открытых окнах, в которые залетает напоенный ароматами ветерок, где луна струит свет на лужайки и освещает вдали голубоватые склоны холмов; когда можно время от времени выйти подышать свежим воздухом в темных аллеях и издали увидеть роскошно одетых женщин, заполняющих галереи и балконы. Как же эти три стихии — красота, свет и гармония — нуждаются в небесном воздухе, воде и листве, а также в ночном спокойствии! В наших зимних парижских балах с удушающей жарой их залов, видом грязных улиц за окнами и барабанящим в них дождем, а также неумолимым холодом, подстерегающим нас при выходе, есть что-то тоскливое. А наши февральские маскарады скорее готовят нас к смерти, нежели к посту.
Не появилось еще в Париже богача, которому пришла бы в голову такая естественная мысль: устроить бал-маскарад весной! Бал у который начинается при дивном вечернем свете, а заканчивается в голубоватой рассветной дымке. Бал, куда охотно приходишь и откуда уходишь в приподнятом настроенииу восхищаясь природой и благословляя Господа. Маски, появляющиеся и исчезающие на лужайках, вдоль террас, на тенистых дорожках; залы, открытые всем ночным ароматам; колышущиеся на ветру занавески; танцы, во время которых у вас не перехватывает дыхание, а кожа сохраняет свою свежесть! Неужели все это — лишь греза молодого человека, которую мода ни за что не захочет принять всерьез? Разве зиме недостаточно концертов и спектаклей, к чему нужны ей вдобавок летние балы и маскарады?
Но скажу несколько слов о праздновании именин великого герцога, свидетелем чего мне довелось стать.
Какие еще увеселения можно придумать в городе, который постоянно находится в состоянии праздника? Чтобы сделать этот день особым, достаточно вообще не устраивать никакого празднества, отменить оркестры, танцы, спектакли, ежевечернюю иллюминацию. Но может быть, тогда мы увидим парад и торжественные смотры? Полезно узнать об этом заранее.
В самом деле, все в этом городе делается с размахом. В десять часов литургия и "Те Deum[45]— как в Бадене, так и в Лихтентале; в полдень смотр, парад, военный марш; вечером пьеса-феерия в немецком театре, сочиненная в честь великого герцога Баденского; на протяжении всего дня каждые четверть часа раздаются пушечные залпы; но поскольку в городе нет ни единого орудия, то подозреваю, что выстрелы эти производятся совсем иным образом, а затем их множит горное эхо.
Дорога в Лихтенталь заполнена экипажами, пешеходами, всадниками и все здесь напоминает оживлением, роскошью и блеском какой-нибудь парижский бульвар. Лихтенталь — это баденский Лоншан. Лихтенталь (Долина света') — монастырь ордена августинок, которые славятся своим изумительным пением. Их молитвы представляют собой кантаты, их мессы — это настоящие оперы. Это романтическое пристанище, этот радующий взор картезианский монастырь являет собой, как утверждают, убежище страдающих сердец. Сюда приходят залечивать душевные раны, нанесенные великой любовью; здесь собираются пробыть в горести три, шесть или девять месяцев, но кто знает, как скоро вернется недуг после того, как настанет исцеление?
На самом деле, это обитель героинь сентиментальных романов; монастырь в представлении г-жи Коттен и г-жи Рик-кобони. Здания стоят, прижавшись к горе, которая в определенные часы отбрасывает во двор сумрачную тень сосен. Баденская река протекает у самых монастырских стен, однако, увы, она столь мелководна, что в ней невозможно похоронить трагическое отчаяние; ее вечный гул жалобным стоном раздается среди красноватых скал; но, как только она вырывается на гладкую равнину, это всего лишь ручей
Линъон, тихая речка с карты Нежных Чувств, вдоль которой бродят буколические овечки, расчесанные и украшенные лентами, как на картинах Ватто. Вам, разумеется, понятно, что стада эти составляют общественное достояние и содержатся на средства правительства, как голуби на площади Святого Марка в Венеции. Все эти луга, образующие половину пейзажа, напоминают Маленькую Швейцарию Трианона. А поскольку, в действительности, все баденские земли — это Швейцария в миниатюре, но Швейцария без ледников и озер, холодов, туманов и крутых подъемов, то нужно побывать в Швейцарии, но жить следует в Бадене.