Как только наш экипаж остановился, к нему бросилась целая куча ребятишек: все это были проводники, которые предлагали показать нам памятник Тюренну и наперебой выкрикивали название места, а также день и час, когда был убит этот великий полководец; и в самом деле, вот уже сто шестьдесят три года Засбах живет за счет этой смерти.
Но вскоре вся эта толпа расступилась и из нее с важностью, свидетельствующей о его высоком положении, вперед вышел патентованный проводник. При виде его все маленькие самозванцы, желавшие завладеть нами, тут же испарились.
Прежде всего проводник предложил показать нам ядро, которым был убит Тюренн. На это я ответил, что у меня в правилах строго соблюдать законы хронологии, и потому мне хотелось бы вначале увидеть место гибели маршала, а уж потом ядро, ставшее ее причиной; однако проводник, стремившийся сбыть с рук свое ядро, проявил такую настойчивость, что я не счел себя вправе противоречить этому славному малому, особенно по столь ничтожному поводу; к тому же я подумал, что, возможно, с хронологической точки зрения, он и прав: ядро было причиной, а смерть стала лишь следствием.
То было превосходное четырехфунтовое ядро, чистое и натертое до блеска, по виду совершенно равнодушное к той чести, какую ему оказали, храня, как некую драгоценность, и явно не ведавшее о том, что некогда оно одновременно ранило какого-то маркиза и убило какого-то великого человека.
Гид прошептал мне на ухо, что деревня Засбах, в настоящее время чрезвычайно стесненная в средствах, согласилась бы за определенную сумму расстаться с этим ценным предметом. Это предложение, напоминавшее те, какие мне делали в Ферне и Фонтенбло относительно трости Вольтера и пера Наполеона, оставило меня, несмотря на всю его любезность, совершенно безучастным. Я ответил, что стеснен в средствах еще в большей степени, чем деревня Засбах, и это лишает меня удовольствия оказать ей подобную услугу, но среди моих знакомых есть один англичанин, который уже владеет ядром, снесшим голову герцогу Бервику: вне всякого сомнения, он будет безмерно рад иметь парное к нему, и я направлю его в Засбах, если мне посчастливится встретиться с ним по дороге. По-видимому, такой ответ несколько успокоил нашего проводника относительно будущей участи его метательного снаряда.
Мы двинулись в путь, следуя за гидом, и через четверть часа ходьбы пришли на то место, в которое после маршей и контрмаршей, продолжавшихся три месяца, прибыл, наконец, Тюренн и выгодное стратегическое положение которого давало ему все шансы на победу; осматривая батарею, установленную там по его приказу, он был убит ядром, которое поразило его в грудь, рикошетом отскочив перед этим от ствола орехового дерева и оторвав руку маркизу де Сент-Илеру. Тюренн пал так же, как пал маршал Бервик, не произнеся ни слова.
Ореховое дерево стоит и по сей день, и проводник, считавший необходимым до конца и со всей добросовестностью выполнять свои обязанности, попытался показать нам след австрийского ядра, оставшийся на узловатом и сухом стволе.
На том месте, где упал Тюренн, воздвигли памятник. Признательность Людовика XIV оказалась сильнее ненависти маркиза де Лувуа; правда, это всего лишь простой камень, но на нем сделана тройная надпись на французском, латинском и немецком языках:
Здесь 27 июля 1675 года был убит Тюренн.
27 июля 1829 года, в сто пятьдесят четвертую годовщину этого знаменательного события, король Карл X, не догадываясь о том, что сам он уже недалек от изгнания, оплатил долг, с которым его предок Людовик XIV, установив этот невыразительный памятник, рассчитался лишь наполовину. Теперь на том месте, где пал победитель битвы при Дюнах, была воздвигнута монолитная колонна из серого гранита высотой в двадцать четыре фута; на ней можно прочесть следующую надпись:
Тюренну, умершему в Засбахе 27 июля 1675 года.
Внутренности Тюренна были похоронены в небольшом городке Ахерн, расположенном в полульё от Засбаха. Тело его было перевезено во Францию и погребено в Сен-Дени, откуда, во исполнение решения Директории, оно было извлечено 16 августа 1799 года, положено в саркофаг, выполненный по старинному образцу, и перенесено в Музей французских памятников. Наконец, 23 сентября 1800 года по приказу Бонапарта оно было возвращено в первоначальную гробницу и, переместившись из Сен-Дени в Музей французских памятников, оказалось, в конце концов, под куполом Дома инвалидов.
Догадывался ли тогда Бонапарт, что, помещая там эти благородные останки, он готовит будущий погребальный кортеж Наполеона?
В Ахерне дорога раздваивается: ее левая ветвь продолжает углубляться в герцогство Баден, а правая ведет во Францию.
За Ахерном и Засбахом высится гора Деттоник-Гросс, одна из самых высоких в горной цепи, к которой она относится; на ее вершине находится озеро Муммельзее, дна которого никому никогда не удалось отыскать, что, как нетрудно понять, породило в столь поэтическом краю, как Рейнгау, множество легенд, одна фантастичнее другой.
Например, если привязать к куску полотна нечетное число горошин, пуль или камешков и подвесить их над озером, то число их станет четным; если же изначально число их будет четным, то оно станет нечетным; как видно, это достаточно ловкий фокус.
Теперь о других историях.
Однажды пастух пас свое стадо на берегу озера; вдруг он увидел, как из воды выходит бурый бык с лапчатыми ногами и направляется к его стаду, чтобы присоединиться к нему; через мгновение из воды появляется гном, бежит к бурому быку, ведет его назад к озеру и силой заставляет погрузиться туда, а затем погружается сам, не переставая ворчать, что ему недостает собаки, чтобы стеречь стадо. С наступлением зимы озеро замерзло; какой-то крестьянин пошел по льду, ведя за собой двух быков, которые волокли стволы деревьев, и с ним ничего не случилось, хотя общий вес груза был огромный; за ним шла его собака, лед под ней проломился, и она исчезла в полынье. С того времени никто не сомневался в том, что озерный гном забрал собаку крестьянина, чтобы с ее помощью охранять свое подводное стадо.
В другой раз охотник на серн, проходя по краю озера, увидел человечка, который сидел на берегу, свесив ноги в воду; в руках человечек держал груду жемчуга, кусочки янтаря и кораллов, которые он пересчитывал и прятал, засовывая в расстегнутую на груди рубаху. И тогда охотнику пришла в голову дурная мысль завладеть всеми этими богатствами; он прицелился в него и собрался нажать на курок, но в эту минуту человечек нырнул в воду и исчез. Через мгновение он вновь показался на поверхности и сказал охотнику:
— Если бы ты попросил у меня этот жемчуг, этот янтарь и эти кораллы, я бы отдал их тебе и ты стал бы богатым навеки, но ты захотел забрать их у меня вместе с моей жизнью, так будь же проклят!
И охотник, и его потомство всю жизнь прожили в нищете.
Еще два или три раза озерный гном являлся таким образом, и тогда были предприняты попытки выяснить, когда же он впервые пришел в этот край. Один крестьянин рассказал, что слышал от своего отца, которому рассказывал его дед, что, когда он был молодым, какой-то гном однажды вечером попросил его отца оказать ему гостеприимство; его отец, который был крестьянином и выращивал коноплю, отдал гостю половину своего ужина, а после ужина, поскольку у него самого не было кровати, предложил гному либо остаться вместе с ним в комнате, где все спали на полу, либо пойти спать в сарай, где можно было найти сено, чтобы удобно улечься. Гном попросил не беспокоиться о нем, сказав, что он найдет себе ночлег, и вышел из дома. Крестьянин проводил его до порога хижины и увидел, как тот пошел по направлению к водоему, посреди которого рос гигантский тростник. Поскольку светила луна, он увидел, как гном спустился в водоем и исчез в тростнике; однако, не в силах поверить, что человеческое существо может предпочесть удобному сеновалу ледяную воду, он подумал, что ему это померещилось. Тем не менее увиденное показалось ему настолько необычным, что он встал на рассвете, чтобы взглянуть, что сталось с его гостем, и, выйдя на порог дома, увидел, как человечек выходит из тростника, в котором он скрылся накануне вечером; и, странное дело, его одежда нисколько не промокла и он оставался сухим с головы до ног, словно провел ночь в печке.