Одним мокрым воскресным днем я ел fabada в маленьком ресторане в задней комнате бара, поражаясь количеству еды, которое способны вместить в себя испанцы. За соседним столиком сидела семья из четырех человек: она умяла огромную миску fabada, после этого — форель и жареную баранину, а закончила чашками с fraises du bois, причем каждая чашка была увенчана полуфунтом взбитых сливок. Молодой человек, сидевший рядом со мной, наклонился и с тем чрезмерным и липким дружелюбием, от которого у англичан сводит зубы, произнес: «Вы британец, я угадал?» Он был для меня загадкой. Выглядел как испанец, однако в нем чувствовалось что-то иностранное, а говорил он с сильнейшим американским акцентом. Мужчина оказался пуэрториканцем, изучающим медицину в Мадриде. Он выглядел довольно взрослым для студента-медика, и я спросил, почему он приехал в такую даль, когда мог отправиться в Соединенные Штаты.
— Здесь гораздо дешевле, — ответил он.
Я забыл, сколько точно его земляков-пуэрториканцев учатся в Мадридском университете, но число он назвал изрядное. Если не считать туристов и человека, которого мне показали, кажется, в Севилье как богатого мексиканца, этот студент был первым живым обломком испанской колониальной империи, которого я встретил.
Овьедо в дождливый воскресный день выглядел не лучшим образом. Это большой, хорошо спланированный промышленный город, центр горнодобывающего района, но в нем осталось мало напоминаний о великом прошлом. Когда преподобный Джозеф Таунсенд посетил город в 1787 году, его, кажется, в основном поразило количество пожертвований, раздаваемых церковью, в результате чего «нищие, одетые в лохмотья и покрытые паразитами, кишат на всех улицах». Он выговорил местному епископу за поощрение праздности и спросил, не думает ли тот, что щедрость церкви приносит вред. «Несомненно, — был ответ. — Но очищать улицы от нищих — работа городских чиновников, а мой долг давать подаяние всем, кто просит». Удивительно прочитать рассказ Таунсенда о полном нищих городе, который не произвел на него впечатления своими богатствами, а потом узнать, что всего двадцатью годами позже войска маршала Нея грабили Овьедо три дня! Можно только подивиться, что же они нашли в этом городе после того, как вынесли церковную утварь.
Я побродил по пустынному собору Сан-Сальвадор, где увидел восхитительную статую святого Антония Великого со свиньей, которая символизировала плотские желания, им побежденные; вокруг изваяния висели маленькие восковые поросята, пожертвованные деревенскими жителями, которые успешно молились святому за собственных свиней! Это очаровательное смешение идей радовало меня еще долго.
Я полагал, что один в соборе, пока, поднявшись по ступенькам, не увидел за столом старуху в черном, словно написанную Рембрандтом. Она оказалась хранительницей одного из самых священных сокровищ Испании, реликвий и драгоценностей, спасенных от мавров в 711 году и спрятанных в астурийских горах. Я заплатил у стола, и старая леди вручила мне билет. Я подошел к освещенной решетке, за которой искусно расставлены эти замечательные предметы.
Легенда такова: когда арабы вторглись в Испанию, сокровища положили в сундук и тайно вывезли из Толедо. Их, без сомнения, спрятали в горных пещерах и позабыли, где именно, поскольку, когда сундук обнаружили снова, три века спустя, никто не знал, что в нем лежит. По преданию, некие клирики, которые пытались это выяснить, были ослеплены необычайным светом. Только после того как в Овьедо приехал с должной помпой Альфонсо VI и вместе со своими рыцарями молился и постился несколько недель, сундук открыли на третье воскресенье Великого поста в 1075 году. Пораженные люди увидели великое множество готских и византийских ларцов-реликвариев, содержавших предметы, опознанные — не говорится, каким образом — как два кусочка Истинного креста, капли крови Искупителя, обрывки Его одежд, остатки Тайной вечери, реликвии Богородицы, двенадцати апостолов и святых, чьи римские имена говорили об их древности. Альфонсо заказал сундук из кедра, отделанный чеканным серебром, чтобы хранить самые драгоценные из реликвий, и этот сундук выставляется сейчас в соборе. Сторона, обращенная к зрителям, показывает Спасителя, сидящего на троне и заключенного в рамку, которую держат четыре ангела, а по бокам, под классической колоннадой, стоят двенадцать апостолов; вокруг этого христианского сундука бежит вязь куфического письма.
Ближе к вечеру кто-то мне сказал, что сегодня день святого Антония Падуанского и примерно в миле от Овьедо проходит празднество. Мечтая о местных костюмах и народной музыке, я поспешил туда — чтобы обнаружить картину, с которой не мог бы сравниться по скучности даже английский церковный праздник в дождливое воскресенье. Несколько сотен человек прогуливались по спортивной площадке пивоварни, чьи здания виднелись на заднем плане. В центре площадки стоял помост на бочках, с которого городской духовой оркестр играл современную танцевальную музыку, чудовищно искажаемую репродукторами. Несколько парочек неловко держались друг за друга и кружились по траве, а многие девушки танцевали одна с другой. Я стал свидетелем события, которое не могло бы случиться в менее индивидуалистической стране. Один из музыкантов, узнав свою novia в толпе, отложил корнет и спустился потанцевать с ней; закончив, он непринужденно забрался обратно на сцену и продолжил играть. Дирижер не обратил внимания на это дезертирство — и действительно, подумал я, что он мог сделать, кроме как остановить оркестр и устроить скандал?