— Но вам обязательно нужно посмотреть пастранские гобелены! — сказал священник. — Подобных им в Испании нет.
Я прошел вслед за ним в ризницу.
Я оказался в самой гуще давней битвы. С флотилии каравелл армия рыцарей и пеших воинов только что высадилась под стенами города. Королевский корабль стоял ко мне ближе всех — я мог бы протянуть руку и потрогать тросы, шедшие буквой «V» от планшира к марсовым площадкам. Он был больше и величественнее остальных, и на грот-мачте развевался королевский штандарт, а грот-марсель украшал королевский вымпел, или pennoncelle, — тонкий флажок тридцати, пожалуй, футов длиной, который трепетал и бился на ветру, как хвост воздушного змея; по этим признакам я и понял, что корабль королевский. Повсюду царила неразбериха, толчея вооруженных людей, высаживающихся на берег с маленьких лодок. Шум стоял ужасающий; трубачи в красных шапках и голубых дублетах вздымали к небу тонкие серебряные трубы и выдували сигналы; рыцари в стальных доспехах двигались вперед с обнаженными мечами; пешие воины заряжали арбалеты; копья указывали вверх, на склон холма, или наклонялись в боевое положение; а в центре — сам король, в полном вооружении под флорентийской парчой, в диадеме, охватывающей украшенный перьями шлем, с копьем в руке, рвался вперед, восседая на огромном destrier[10] полностью закованном в броню и увенчанном плюмажем, не уступающим королевскому. Шумный лес пик и копий двигался к городу, а со стен таращились испуганные лица под тюрбанами, и метательные дротики уже летели в стальные шлемы.
Священник улыбнулся моему ошеломлению. Это не гобелен, а самое настоящее чудо! Какой магией цветной шелк и шерсть оживили давнюю битву настолько, что человек, смотрящий на нее сегодня, понимает, какое возникает ощущение, когда двигаешься в жестких доспехах и держишь меч в закованной в сталь руке; чувствует, каково слышать гром труб и видеть короля в доспехах, скачущего на битву под знаменем, несомым впереди! Оглядевшись, я увидел, что вся ризница завешана подобными гобеленами. Каждый последующий продолжал историю на шаг дальше. Второй был, возможно, самым интересным из всех. Он изображал осаду города, которую нападавшие не могли осуществить только силой оружия. Чтобы блокировать город, они привезли с собой на кораблях полуготовый частокол, который и устанавливали на втором гобелене вокруг всего города, кроме как со стороны моря, где на якоре стоял флот. Частокол состоял из крепких деревянных брусьев, вкопанных в землю и скрепленных вместе. В нем были проходы, запиравшиеся засовом, и у каждого проема стояла вооруженная стража. Мне это напомнило построенный заранее форт, который, как говорят, Вильгельм Завоеватель перевез с собой через Ла-Манш, когда вторгся в Англию. На этом гобелене снова величественный король ехал в сопровождении трубачей, знаменосцев и телохранителей; пока он озирает город, где мусульманин вельможного вида, кажется, подает сигналы бедствия, воины укрывают бомбарды за деревянными щитами, а одну уже взгромоздили на колеса. Эта сцена, как и прочие, может совершенно заворожить изучающих средневековое оружие, а остальные люди, менее интересующиеся техникой, обнаружат себя перенесшимися из современного мира в непривычную красоту средних веков. Те из нас, кто видели ковер цветов, выросший, поверх шрамов войны — даже в сердце Лондона, — заметят с симпатией, что средневековый художник заполнил каждый клочок земли, не занятый принадлежностями средневековой войны, свежайшими и великолепнейшими цветами, выглядывающими из травы.
Священник рассказал мне, что эти гобелены изображают марокканскую экспедицию 1471 года, предпринятую Альфонсо V Португальским, и я тем более заинтересовался, поскольку этот король был внуком Филиппы Ланкастер, дочери Джона Гонта, и в его жилах текла кровь Плантагенетов. Филиппа наверняка была прекрасной женщиной, поскольку вырастила троих замечательных сыновей, а нет лучшей награды для любой матери. Имена этих сыновей: Дуарте, или Эдуард, названный в честь английского Эдуарда III; Педру, трагически погибший благородный рыцарь; и бессмертный Энрике Мореплаватель, дело чьей жизни — школа навигации в Сагреше — вдохновило морские исследования половины земного шара. Приятно вспоминать, что Энрике (или Генрих) Мореплаватель был отчасти англичанином. Альфонс V, король с пастранских гобеленов, — сын первенца Филиппы, Эдуарда, и он присутствует на гобеленах со своим сыном Жуаном, который потом наследовал отцу, а во время экспедиции был шестнадцатилетним юношей, завоевывавшим себе шпоры.