— И что же ты все смотришь! — сказала Татьяна Николаевна Христу, который был свидетелем этой сцены, и, рассердившись неизвестно на что, прошла под арку.
Внутренний дворик гостиницы заполнили ее соотечественники, которые уже спускались из своих номеров в предвкушении ужина. Аппетитные запахи курицы и фасолевого супа неслись из подвала, где располагалась кухня. Знакомые девушки призывно помахали ей руками, но из какой-то странной солидарности, вызванной, очевидно, воспоминаниями о лозунге «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», Татьяна Николаевна проигнорировала их знаки и под несколькими косыми взглядами (слухи всегда распространяются удивительно быстро) проследовала в фойе.
Молодой портье, которому несколькими часами раньше она сдавала ключи, теперь был за стойкой не один. У него на коленях пребывала очаровательная девушка с распущенными каштановыми волосами. Парочка мило ворковала по-итальянски. При виде посетительницы девушка быстро встала.
— Бонджорно! — Татьяна Николаевна улыбнулась.
— Это моя коллега! — сказал парень по-английски, подавая ей ключи.
«Голуби вы мои!» Татьяне Николаевне не было до них ровно никакого дела. Она открыла дверь, машинально скинула туфли и прямо в брюках рухнула животом на постель. Жгучие слезы потоком полились по ее лицу, по подушке. Она не знала ни откуда они взялись, ни что дальше делать. Она плакала навзрыд, захватывая ртом угол одеяла, чтобы не рычать на всю гостиницу от тяжести своей утраты, от того, что ей уже так много лет, что ушел в никуда муж и уже не будет никогда в ее жизни молодого человека, к которому можно скользнуть на колени. Она рыдала и от того, что ее дочь никогда не увидит прекрасную Италию, и что сама она так бессильна и так слаба, и что из-за ужасного, злого и жадного человека с отвратительными пшеничными усиками на гадком лице сломана ее жизнь. Она не заметила, как заснула в слезах, а когда проснулась, на дворе уже была ночь.
Татьяна Николаевна посмотрела на часы — стрелки показывали половину второго. Она встала, подошла к окну. Ей почудилось, что она провела в Риме, в этой гостинице не несколько дней, а как минимум треть жизни. Из окна был виден ставший привычным двор, кусок улицы и церковь со скульптурой Спасителя. Столики и стулья кафе уже опять успели убрать, и двор был пуст. Вдруг откуда-то снизу, по-видимому, из входных дверей, которые Татьяне Николаевне не было видно, донесся какой-то шум. Она прислушалась — кто-то ссорился. Женщина нападала, мужской голос, несомненно, принадлежавший портье, дежурившему в вестибюле, отвечал ей. Молодой человек с девушкой не соглашался и, по всей видимости, даже приводил убедительные аргументы. Вдруг девушка в ярости выскочила на улицу и закричала в сторону двери что-то вроде:
— Я ухожу! Навсегда! И не смей больше ко мне приходить! — На всех языках мира интонации, с какой произносятся эти слова, звучат приблизительно одинаково. В неясном свете прожекторов, перекрестно направленных в небо, Татьяна Николаевна увидела быстро мелькающие полноватые, но стройные икры под темным платьем и услышала стук каблучков по брусчатке. Парень выскочил наружу и пробежал за девушкой несколько шагов.
— Франческа! Франческа! — позвал он, протянув к ней руку.
Но Франческа уже скрылась в арке подворотни. Впрочем, через секунду она выбежала оттуда назад и с плачем бросилась к парню. Но не в объятия, как подумала сначала Татьяна Николаевна. Девушка швырнула в него каким-то мелким предметом, который со звонким стуком ударился об асфальт. Раздосадованная тем, что не попала в своего обидчика, она подскочила к нему, отвесила звонкую оплеуху и опять кинулась прочь. Опешивший парень, схватившись за щеку, побежал опять за ней, но быстрая не по комплекции Франческа была уже за пределами гостиничного двора. В ярости парень сделал ногой пируэт, будто дал кому-то под зад крепкий пинок, крутанулся на месте и решительно повернул обратно. Дойдя до предмета, которым кинула в него девушка, он несколько мгновений постоял над ним, будто хотел раздавить ногой, потом нагнулся и поднял его. Татьяна Николаевна увидела, что на ладони у него лежит блестящая зажигалка. Сжав ее в кулаке, парень присел на край каменной кадки и опустил голову на руки. Татьяне Николаевне стало так жалко его, будто это был ее сын.
— Синьор! — позвала она из окна. — Don’t worry! Все пройдет!
Синьор поднял голову и непонимающе посмотрел на странную русскую.
— Это моя коллега! — холодно сказал он и ушел внутрь гостиницы.