— И вы приняли католичество?
Она засмеялась:
— Тогда я молилась чуть ли не первый раз в жизни, по-детски, без молитвы. И тут же все исполнилось! Чудеса!
— Как же это? — спросила я, исполненная искреннего интереса.
— Да что рассказывать! — Она вынула из мундштука докуренную сигарету и тут же вставила другую. — Итальянцы — как дети. Искренне верят во всех святых, вешают в домах обереги. У них в семьях если пятеро детей, то у каждого свой святой-покровитель, у каждого свое изображение и чуть ли не свой ритуальный культ поклонения. Просто язычество какое-то, — засмеялась она. — Особенно умиляет меня их венецианский Марк, появляющийся всюду с сердито-очаровательным львом, будто с домашним животным на веревочке. Ну вот и я, чтобы скоротать тогда время до отъезда, зашла послушать службу. А поскольку мысли о моем Витьке всю жизнь были со мной, они непроизвольно вылились в простую молитву. «О великий Боже, — шептала я, — если ты и вправду такой милосердный, как о тебе говорят, сделай так, чтобы я еще хоть разок увиделась со своим Витькой!» Ну, и месяца не прошло, раздался звонок. — Лара со значением посмотрела на меня, проверяя, верю ли я ей. Я верила.
— Почему же тогда вы не выходите замуж? — воскликнула я.
Она снова выпустила изо рта прозрачный дым.
— Я не смогу с ним жить. Я пробыла в Москве меньше недели, а уже соскучилась. По работе, по новой группе туристов, по Петро с его автобусом и по своему кафе около дома.
— А Виктор не может поехать в Италию?
Лара посмотрела на меня так, будто я сказала какую-то невероятную глупость.
— Витька? — И повернула голову к входной двери. Между столиками по неширокому проходу по направлению к нам двигался пожилой господин. Собственно, господами я теперь называла всех, по Лариной привычке. Он был довольно высокого роста и очень приличного веса, в добротном костюме, рубашке и модном галстуке. Я догадалась, что галстук подарен Ларой. С виду это был вполне достойный человек, но у него было красное, широкое, старое лицо, нос кабачком, кустистые брови и плохо сделанный зубной протез. Он выглядел как обкомовский работник на пенсии. Лара рядом с ним казалась его внучкой. Я поняла, почему она не захотела с ним остаться. Лара хотела умереть молодой.
Я думаю, она правильно сделала, что не вышла за Витьку замуж.
Неторопливо Лара сложила мундштук в красивую коробочку и взяла со спинки стула пальто-пиджак.
— Счастливо, Лара! — сказала я ей.
Она нагнулась ко мне и три раза по-русски поцеловала. Из окна я наблюдала, как Витька по-хозяйски уселся на место водителя в фиолетовые «Жигули» и, уже изнутри протянув руку, открыл Ларе дверь. Я вспомнила маленького элегантного Петро. Лара усмехнулась и села в машину, положив на колени свой кашемир. Я вспомнила, как аккуратно и мило вела она свой маленький «фиат», когда мы ездили с ней в Помпеи. Потом я еще долго думала о ней, когда возвращалась пешком домой по улице, давно не метенной, но увешанной пестрыми рекламами о красивой жизни. Вспоминала и когда жарила картошку на ужин. И мне показалось, что я поняла, почему Лару так не любили наши туристы. Вовсе не за ее забывчивость на даты и исторические имена и не за ее маленький бизнес. Я подумала, что наши люди еще не поняли, что когда она по утрам, приветствуя всех, произносила своим хриплым голосом слово «господа!», то говорила это искренне. А нам всем чудилась в этом слове насмешка. И наши не могли не чувствовать, что Лара — как они говорили, «сзади — пионерка, спереди — пенсионерка», — с виду одинокая и пожилая, на самом деле переплюнула многих из нас в своем жизнелюбии, стойкости, энергии и молодости.
И на следующее утро, когда Лара, я знала, должна была садиться в самолет, я, не будучи верующей, представляя, как она поднимается по трапу в расклешенных джинсиках и темненьком свитерке, тоже обратила к ней свою языческую молитву любви:
— Ариведерчи, Лара! Пусть боги принесут тебе счастье!
Сентябрь-декабрь 2004 г.