— Первая оккупационная зима была лихой, спору нет. Но оккупированные граждане оглянулись по сторонам и применили отечественную древнюю пословицу:
— "Не так страшен чёрт, как его малюют"! — было не до выяснений, кто тогда был "чёртом", а кто — "святым", иные заботы лишали сна.
Ведь как получается? Не упомяни рассказчица охоту дедушкину охоту на ворон — никогда бы не вспомнил кузена и его занятия по отлову менее крупной пернатой дичи, коя во все времена года проживает в городе рядом с человеком: воробьёв.
Помои, если таковым было от чего появиться в доме, жители монастыря выливали прямо в сугробы у порогов келий:
— А куда их девать!? Может, пить прикажете? — в самом деле!
От помойных промоин в сугробе получался "колодезь", и в такие "колодцы" залетали воробьи в надежде найти что-то… Милые, наивные птицы: что может остаться съестного от голодных людей? — и сами становились добычей: кузен был умнее птиц. Сообразительнее. Его ловчий снаряд состоял из рамки с сеткой, коя подпиралась прутиком. К нижнему концу прутика привязывалась длинная бечёвка, за которую из засады дёргал брат…
Что в воробье, какое "мясо"? С чего воробей в оккупационную зиму мог нарастить "биомассу"? Кормился бы у элеватора или овсом из конского навоза — другое дело, но элеватор сгорел, а лошадей забрали на "нужды германской армии". Каков был вес у монастырских воробьёв? больше мышиного? Меньше? Брат жарил "добыч" над огнём в плите, и "жаркое" целиком отправлял в рот… Или я был сытым, или брат не считал нужным делить "добыч" со мной, но вкуса мяса самой весёлой и живой птицы нашей полосы так и не узнал.
— Что же получается, бесик!? Женщина с основательно худой памятью по заказу редакции всплакнула о съеденных когда-то воронах, а редактор, видно, в орнитологии "дубом" был и "плач" пропустил "первым" сортом?
— Редактор не только в орнитологии дубиной просматривается, он не имеет ни малейшего представления о том, что пропустил в печать. Его и простить можно: где — он, а где — прошлая война? Нужно было "к дате" что-то выдать — он и выдал. Кто проверит редактора, кто тот смельчак и безумец, кто вступит с ним в полемику о съеденных воронах первого оккупационного месяца? Сколько осталось на сегодня таких, кто способен видеть "ляпы" в рассказах о прошлом? разобраться в них? Мало, очень мало! Через десяток лет враньё о прошлом будет куда веселее, чем сейчас! Читай далее…
— "…дров не было, забор, огораживающий сад, разобрали на дрова чужие люди…"
— Как вредит многословие!
— В чём?
— Ну, как же! Для чего нужно вспоминать о заборе? Всю картину закрывает этот забор! Утащили "чужие" люди — и пусть, туда ему и дорога! Кому-то польза была, кто-то на нём подобие какого-то варева сообразил… Разве не "христиане" вы? Разве чужое учение не призывает "возлюбить ближнего своего, как самого себя"?А тако и дальнего, за компанию? Оказать помощь? Принести кому-то радость старым, ветхим забором? Такой малостью? Да и "забором" было грех называть гнилую границу между участками при домах. Новый забор поставим, нам бы только выжить! И как надо понимать "чужие люди"? Кто эти "чужие люди"? Немцы? В оккупацию "чужими" могли быть только враги, а все прочие были "своими", "советскими людьми". Нет ясности в вопросе об утащенном заборе ни для неё, ни для редактора: кто всё же забор на дрова утащил? — обида за украденный забор давит вспоминальшицу шесть десятков после победных лет и не думает забываться.
А вдруг редактор понимал нелепость её древних страданий и умышленно допустил к печати "заборный" абзац? Если так, то большего врага вашему "героическому прошлому", чем редактор издания найти трудно!
— Интересно рассуждаешь! Родичи мечтали отправить забор в свою печь, а "чужие люди" их опередили! Представляю, что значит получить обиду от "своих"! Обида была не меньшая, чем вражеская оккупация целиком! Как жить после кражи забора "своими"!? Но готов засвидетельствовать показания газетной плакальщицы: в утробы отопительных устройств шло всё, что могло гореть и без чего можно было обойтись на тот момент. В едином не соврала тётя!
— Понятно! Каждый из вас чем-то откупился от войны: она — страхом "чуть не застрелили" и жалостью об украденном заборе, ты — иной "монетой". Все вы чем-то заплатили войне, никто из вас не получил прибыли…
— О каких "прибылях" речь вести? Кто-то, возможно, получил настоящую, крупную прибыль, но не всем дано знать об этом.
— Едем далее: "…мы жили в шестиметровой комнате вчетвером, а в остальных комнатах нашего дома господствовали фашисты…"
— "Господствовали фашисты"… Откуда знала, что поголовно все немецкие солдаты — "фашисты", а советские — "коммунисты"?
Обычно термин "дом" подразумевает прекрасные хоромы, но не жилище плакальщицы. Её "халабуда" ничем и никогда не могла равняться с европейскими жилищами оккупантов. Было врагам где "господствовать"? Повторяю: на то время все дома в районе станции были старыми, их строили в одно время с прокладкой "железки", а это было сто лето назад! Народ, что проживал в районе станции, всегда был "пролетарским", а какие у пролетариев могли быть жилища?
В другой половине кельи, через хилую стенку, проживала матушкина сестра. Старшая, та, что удумала спасаться от налётов Люфтваффе на картофельном поле. На постое, в другой комнатушке, проживали двое солдат Вермахта, и такое их проживание под определение "господское" никак не подходило. Негде им было показывать "господство": туалет во дворе. И тётушка квартирантов "фашистами" не называла.
— Потому, что ничего не знала о фашистах. А та девочка, коя прошла всё, дотянула до звания "старушка", уже тогда знала, что немецкие солдаты в доме — поголовно все "фашисты". Твоя тётушка отсталая была: жила рядом с фашистами и не знала, кто они такие!
У рассказчицы всё было иначе: законные хозяева замерзали, и в это время, вместе с ними, "в остальных комнатах" мёрзли и "фашисты"?
Как получалось, что одни комнаты в доме отапливались, а их комната — нет? У врагов явная солидарность с захваченными просматривается: "если замерзать — так всем"!
А далее ещё страшнее: "мама иногда пыталась собрать на помойке картофельные очистки. Но офицеры порой очистки выбрасывали в туалет, чтобы нам не доставались" — более страшного эпизода и придумать трудно! "Туалет", разумеется, находился во дворе. Такие сооружения у вас "сральней" называются, но не "туалетами". Туалет — место, где человек получает массу удобств, но не те "удобства", кои в ваших сортирах до сих пор имеются.
— Может, хватит доставать "сортирным" вопросом!?
— "…меня дважды пытались застрелить потому, что я, голодная, просила поесть…" У кого "просила поесть"? Уточнений нет, но можно думать, что у врагов она просила пропитание. Давали они хотя бы что-то, или грозили оружием в ответ? Солдат — ребёнку шести лет автоматом в нос? Девочке? Редакторский перегиб, или полный идиотизм врагов: грозить шестилетнему человеку огнестрельным оружием? Кто пукнул: она, или редактор? Нынешние слёзы о прошлых картофельных очистках следует понимать так, что у немецких офицеров иного занятия, как только отслеживать процесс чистки картошки, не было? Обычно враги такую работу поручали захваченным женщинам с выплатой награды за труд.
Мораль немецкая не позволяла оставить работу без вознаграждения.
Или картошку у них чистили сами офицеры? Поэтому и проиграли войну? Командному составу Вермахта следовало заниматься прямым делом, а не думать о том, как бы картофельные очистки не попали в желудки аборигенов! Дураки эти немцы: получили твёрдую установку на ваше уничтожение, но вместо неё думали, как бы аборигены не засоряли желудки картофельными очистками!
— Это и была часть их дьявольского плана по уничтожению коренного населения: уморить голодом! А картофельные очистки могли как-то продлить жизнь захваченных "советских" людей.
— О! Время вспомнить об умерших голодной смертью в блокадном "ленинграде". Все учтены, до единого. Не пора ли заняться подсчётом тех, кто умер от голода на оккупированной территории? Разве у них нет права быть учтённым, как и блокадники?