Посольство СССР в Швеции считает целесообразным воздержаться на данном этапе от комментариев по поводу решения Шведской академии. Отдел культуры ЦК КПСС разделяет мнение посольства. В канун 70-летия Октября комментарии по этому поводу могут лишь отвлечь внимание от главных вопросов дня.
А время уже ведет свою игру, и на весах вечности главный вопрос дня – его Нобелевка.
И после ноябрьских праздников становится очевидным, что мировая общественность не понимает, почему в Советском Союзе «даже не сообщили о присуждении Нобелевской премии И. Бродскому». И вот 11 ноября 1987-го – и месяца не прошло – на самом высоком уровне принимается наконец решение не только сообщить, но и разрешить журналу «Новый мир» напечатать его стихи…
В общем, я сделала целую полосу этих документов для «Литгазеты» с комментариями Олега Чухонцева, заведовавшего поэзией в «Новом мире» в 1987-м. Именно он незадолго до Нобелевской премии собрал и на исходе того года, в декабрьском номере сумел опубликовать первую подборку Бродского в «возлюбленном отечестве». Это был вызов и брешь в железном занавесе: лет шестьдесят ни один из писателей-эмигрантов при жизни не печатался в СССР…
Чухонцев рассказывал, как это вышло. Он познакомился с Иосифом Александровичем весной восемьдесят седьмого в Нью-Йорке на Конференции по мировой литературе. Приехавшие из России писатели представляли там отечественную словесность вместе с «изгнанниками» – Синявским, Эткиндом, Томасом Венцловой, Бродским и впервые смогли сесть с ними рядом, одной общей делегацией. Вернувшись в Москву, он сразу же занялся подборкой Бродского и хотел поставить ее в сентябре, на открытие сезона, но в журнале попросили перенести эти стихи на декабрьский номер – подальше, под занавес года. Итак, в октябре все было сверстано, но тут Залыгин, новомирский редактор «времен перестройки и гласности», сообщил, что ответ «оттуда» – печатать или не печатать – обещали дать только после ноябрьских праздников. В общем, они перестали успевать даже в последний номер восемьдесят седьмого, и Чухонцеву уже по чисто технологическим причинам было предложено отодвинуть Бродского на февраль будущего года. А там с январского номера 1988-го начиналась другая скандальная, отшумевшая тридцать лет назад «нобелевская история» – впервые на родине печатали «Доктора Живаго» Пастернака. Чухонцев понял, что публикация Бродского может вообще не состояться, и дал интервью «Московским новостям»: чем больше гласности, тем больше шансов. Но выйти вовремя это интервью не успело. Потому что 10 ноября Залыгин сделал «контрольный звонок», и ему ответили: подождите день, другой…
Так и представляешь, как два уважаемых человека, Залыгин и Чухонцев, сидят в новомирском кабинете и ждут, чтобы в отечестве разрешили напечатать только что получившего Нобелевскую премию русского поэта.
Долгожданный звонок раздался 11 ноября.
Как сказал Чухонцев, шахматными фигурами была сыграна шашечная партия. И ходы были простыми. Чтобы мы не ослепли от внезапного солнечного света, они снимали повязку с глаз постепенно и, как им казалось, по плану – марлю за марлей. Готовили общество. Больного же готовят. Но они и себя готовили, вот что интересно…
Ну, а ситуацию середины шестидесятых и роль письма Сартра в освобождении Бродского из ссылки я обсудила с Евгением Рейном, его другом и очевидцем тех событий. И одновременно возникла бредовая идея: а не попросить ли самого Бродского прокомментировать документы из архива ЦК? Раздобыли его домашний телефон, трубку взяла его жена Мария и сказала, что он сейчас в гостинице, потому что, когда пишет, иногда живет в гостиницах, и дала телефон.
Так я впервые услышала его голос.
Бродский очень вежливо ответил, что единственный комментарий, который он может дать, что это не заслуживает никакого комментария. Он думает, потому все это и развалилось, что на таком высоком уровне люди занимались такими пустяками. Но ни удивляться, ни злорадствовать, ни тем более возмущаться по этому поводу не собирается. (Это дословно, я тогда записала.)
Я спросила его, не скажет ли он несколько слов про «Литературную газету». Он сказал что-то вроде: «„Литгазета“ – хорошая газета». И номер вышел с этой большой шапкой на первой полосе! Прямо над профилями Пушкина и Горького.
И вот в том телефонном разговоре я вдруг спросила: «Можно мы снимем про вас фильм?» Он вежливо ответил: «Ну, как-нибудь…» Явно, чтобы отвязаться.
Но в начале девяностых все казалось возможным. И когда я приехала к Рейну визировать материал, то сказала: «Давайте снимем кино про Бродского». Почему-то мы не обсуждали, согласится ли он, а только: где снимать. Сошлись на Венеции: там красиво, к тому же есть эссе Бродского «Набережная неисцелимых», вот и готовый сценарий (это нам тогда так казалось).