— Я выбросила кофту. Она мне надоела, а теперь еще клеем рукав измазала.
Воспитательница всплескивает руками:
— Алла! Ну как можно? Хорошая еще кофта, и вдруг на помойку? Как же так?
— Да что особенного? Кофта старая. Мне же выдадут вместо нее новую. Тетя говорит, что государство должно обеспечивать.
Галина Александровна пыталась втолковать Алле свое, но Алла ее не понимала.
В игровую постепенно собирались ребята. Денис стал чинить репродуктор. Алеша Китаев читал. Ира Косточкова мечтательно смотрела в окно. Лида Федорова в очередной раз разглядывала фотографию известной киноартистки. Лиде казалось, что кинозвезда очень похожа на Лидину маму. Вера Стеклова пришивала свежий пододеяльник к кукольному одеялу.
Все прислушивались к разговору о кофточке, и никто особенно не удивился — выбросила и выбросила. Многие из них иногда выкидывают надоевшую одежду. Галина Александровна у них недавно, вот и не знает. Лида на днях колготки выкинула в форточку, они зацепились за верхние ветки старого тополя и долго висели, развевались на ветру. А Климов выкинул ботинки, ему хотелось новые, как у семиклассника Бориса. А Ира Косточкова однажды затолкала платье под шкаф, чтобы не пришивать пуговицу.
Галина Александровна кажется им наивной. Она пытается втолковать Алле гордой, что с вещами так не обращаются. Кофточку можно выстирать. Надоела? Но ведь можно с кем-нибудь поменяться насовсем или на время — на всех девочках кофточки разные. В интернате стараются, чтобы дети не были одеты в одинаковое. Ботинки стали маловаты? Вымой, вычисти, сдай кастелянше, получи другие, побольше. А эти пригодятся кому-нибудь из младших. Алла не понимает, смотрит неприязненно.
Поздно вечером Галина Александровна ехала домой и всю длинную дорогу думала об этом. И дома тоже думала. Какие ей достались дети. Они ей не нравились сегодня, но она не должна их осуждать. Она воспитатель — обязана разобраться и понять.
А все дело в том, что эти ребята жили и росли не дома.
Дома, когда покупают какую-нибудь вещь, все об этом знают, видят, как все происходит. «В следующую получку мы, наверное, купим для дочки новое платье. Если в следующую не купим, то через одну постараемся. То самое платье, о котором она мечтает». И дочка ждет, она уже любит это платье. И она понимает, что такое деньги, что такое мамина зарплата. На ее глазах мамины труды на работе превращаются в деньги, а деньги превращаются в вещи. И вещи — свои, собственные, домашние.
А здесь? Эти дети живут «на всем готовом». Так говорится. И это так и есть. Все казенное. Шнурки на ботинках и те не твои, их выдают из кладовки. И пальто, и белье, и рукавички, и школьная форма, и ночная рубашка. Ничего своего у них нет.
На всем готовом. А как же? Родители не справились со своими обязанностями. Государство взяло на себя эту заботу, оно обеспечивает детей всем. Хорошо? Для быта, для повседневной жизни вроде все хорошо. Есть крепкие сапоги — у ребенка сухие, теплые ноги. Есть теплое пальто — не зябнет ребенок. С этим все в порядке. И пусть в интернатах будет побольше хороших одежек. А вот для воспитания нормального человека чего-то не хватает. На всем готовом воспитать трудно. У ребят ненормальное отношение к вещам. Полное безразличие к чьему-то труду. Казенное — значит, ничье. Потеряешь вещь — дадут другую. Порвалось — выбросил. Посадил пятно на брюки — не нужны они больше.
Когда человек дрожит над тряпками, мы над ним смеемся. А когда он совсем не любит, не ценит то, что на него надели? То, что ему купили? А кто купил? Его не видно. Его нет. Казенный дом, казенные вещи. «Государство обязано обеспечивать». Должно, обязано. Хорошо, что так считает государство. Плохо, что так считают дети. Они от этого становятся потребителями, становятся хуже.
Значит, ее дети плохие? Галина Александровна никогда с этим не согласится. Детей надо воспитывать хорошими, и они будут хорошими. На то она и воспитатель.
Ох, тяжелую ношу взвалила Галочка, то есть Галина Александровна, на свои хрупкие плечи.
В этот вечер Гоша сидел в углу игровой и писал письмо. «Мама», — вывел они долго смотрел на это коротенькое слово. Тот, кто произносит это слово сто раз в день, не может понять того, кому некому сказать «мама». Но Гоша не разрешил себе предаться печальным мыслям. «Мама, я в интернате. Кормят нас нормально. И дают третье. Приезжай за мной. Бабушка больше со мной не может, потому что старая. Я хочу жить у тебя и ничем тебе не помешаю. Твой родной сын Гоша Нечушкин».
Некоторое время Гоша смотрел на птицу, нарисованную на конверте — длинный клюв, как шило. Птицу звали чибис. Потом он положил письмо в конверт, лизнул, заклеил.