Быть ночным ди-джеем странно. Большую часть времени, это не казалось чем-то реальным. Это не казалось чем-то отличающемся от ее игр в радио со связкой транзисторов, которые она нашла среди хлама, когда ей было восемь.
Было довольно трудно пытаться визуализировать невидимую аудиторию днем, но когда ты вещаешь в три утра, было почти невозможно предположить, что там был кто-то слушающий. И люди, которые были там, ну, в общем, ты должен был задаться вопросом о них.
Фактически, когда она подумала об этом, она решила — ты не можешь получить большей реальности чем эта. Только кое-как завершив дело, задавалась вопросом, каждый ли получал.
Она стала более самосозерцательной с тех пор как появился ее полуночный собеседник.
Лампочка на телефоне мигнула. Она посмотрела на настенные часы. Полночь.
Ты настраиваешься на большое падение, предупредила она себя. У него, вероятно, было три жены, двадцать детей, социальное пособие, и парик, который не соответствовал оставшимся еще волосам.
Она подскочила к телефону. — Полуночная Мэри, — сказала она хрипло. — Голос ночи. — В конце концов, падение было еще одной из тех вещей, в которых она была хороша. Оно и отъезд.
Это был он. Она поняла это по статическим разрядам на линии. Он пользовался одним из тех старых портативных телефонов, которые искажали голос так, что казалось будто вы говорите через консервную банку. Но тогда, не его голос возбуждал ее, это было тем, что он говорил. Его слова. Возможно, впервые в жизни она нашла кого — то, с кем она могла по-настоящему говорить.
— Ты одинока?
Вопрос поймал ее врасплох. Но что это с ним. Он, казалось, был в состоянии читать ее мысли, понимал ее даже лучше, чем она понимала себя.
— Мэри? Ты там?
— Да. — Она приспособила свои наушники, перепроверяя, чтобы удостовериться, что они были вне эфира. — Ты на улице? — спросила она. — Я слышу что-что, что походит на сверчков. И возможно цикад.
— Мне нравится быть на улице. На открытом воздухе. Я дышу свободнее, когда вижу небо, звезды. Но ты не ответила на мой вопрос.
Одинока. Была ли она одинока? Она думала об этом. Думала о своих днях и ночах. У нее был Хемингуэй, точно, и хотя она любила его, он не был хорошим собеседником. Они не сидели вместе, долго обсуждая свои чувства. — Да — , призналась она тихо, боясь, что будет сожалеть о своем признании. Но я не столь одинока, как раньше. Теперь, когда я знаю, что ты где-то там.
Если бы она подслушала кого-то, говорящего такие вещи, то закрыла бы ему рот. Она не беспокоилась. Она не беспокоилась! — Что насчет тебя? Ты одинок? — Вот сейчас он скажет ей о своих трех женах.
— Все мы одиноки.
Так просто. Так честно. — Сегодня ты кажешься грустным. Ты грустишь? — Она не хотела, чтобы он был грустен.
Он вздохнул, и этот вздох она прочувствовала до кончиков пальцев ног.
— Ты когда-либо просыпалась посреди ночи… — Он остановился, как будто бы смутился, чтобы продолжать. — Забудь это.
— Нет. Расскажи мне.
Она должна была знать. Все. Все его тайны, не важно насколько темные, насколько болезненные. Это — то, чем была любовь. Знание кого-то. От и до.
Колебание. Затем, — Ты когда-либо просыпалась с этим черным чувством в тебе? Этой пустотой, глубоко в твоих внутренностях?
Большая Пустота. Он говорил о Большой Пустоте. — Как будто ты внезапно понимаешь, что ты сделал не тот поворот в жизни, — сказала она. — Главный неправильный поворот, и нет ничего, что ты можешь с этим сделать? Нет пути, чтобы исправить это?
— Точно. У тебя есть чувство, что есть другое измерение, где ты могла бы жить, если бы только ты сделала некоторые вещи по-другому.
— Да. — Как он мог знать так точно, что она чувствовала?
— Ты знаешь, что делает меня грустным? — спросил он.
Она хотела знать о нем все, но могла ли она принять на себя его печаль?
— Музыка.
— Музыка? Но музыка это…жизнь. — Он собирался разорвать ее мыльный пузырь.
— Она не настоящая.
— Как ты можешь говорить такое? Конечно она настоящая. — Они спорили. Расходились во взглядах. Ее сердце было разбито, но она должна была выразить свои мысли. У тебя не будет зрелых отношений, если ты держишь свои истинные чувства при себе.
— Эта песня, которую ты поставила прямо сейчас…она не настоящая.
Богохульство! Она попыталась предупредить себя, говоря, что это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, он был слишком хорош, чтобы быть правдой. — Потому что музыка это кое-что, что мы слышим, ты это имеешь в виду? Поскольку ее нельзя увидеть, нельзя потрогать? — Пожалуйста, скажи мне что ты подразумеваешь.