Инесса подобрела: и оттого, что узнала кое-что новое, и оттого, что ей обо всем сообщают так дружески, доверительно. Разговор уже совсем не такой, как минуту назад.
– Всех вы в отделе переполошили. Не только в главке.
– Чем же? – Он и сам знал, но хотел послушать.
– Открывающимися горизонтами, – пошутила она. – Интересно же, когда на работе что-то происходит, какие-то события. Каждый надеется на перспективу.
– Одобряют? – Он был польщен.
– В основном.
– А в частности?
Сегодня в лаборатории – и в других, наверно, тоже – почти не работали: обсуждали, гадали, строили разные планы. Анастасия Николаевна – вместе со всеми, ничего худого для себя не ожидая. Инессе неловко в глаза ей было смотреть.
– В частности, побаиваются, как бы не получилось по поговорке: лес рубят – щепки летят.
– Неизбежно, – добродушно, скорей даже бездумно откликнулся он.
– Вы все еще в этом уверены?
Он не уловил смысла вопроса, но осудительный тон заставил его спрятать улыбку.
– Что вас беспокоит?
– Меня, в частности, Анастасия Николаевна. Он недовольно поморщился:
– Что вы так о ней печетесь? Не может человек до бесконечности работать. Когда-то все равно придется уйти. Сейчас – самое время.
– Для нее?
– И для нее и для нас. Работа минимум на два года, вам это известно. Ваша Анастасия... Николаевна? – будет делать какую-то ее часть, потом вдруг занедужит – возраст все-таки, не сумеет закончить, придется подключать кого-то другого...
Какая предусмотрительность...
– ...Другого не сразу найдем, время уйдет на то, чтобы ввести в курс.
По-своему он прав, вынуждена была признать Инесса, и все же...
– У вас личная заинтересованность? – Похоже, он готов был рассердиться, если получит утвердительный ответ: вот, мол, о чем я и толковал. «Сложившийся коллектив», дружеские отношения важнее работы.
– Нет, – сказала она. – Я исхожу из соображений дела тоже. Ее возможная болезнь – довод чисто предположительный, зато сейчас не потребуется и одной минуты, чтобы получить от нее максимальную отдачу... К тому же существует такое понятие, как гуманизм.
Он охотно улыбнулся:
– Гуманизм бывает разный. Ваш – абстрактный.
– Этого я не понимаю.
Нет, недостает твоего влияния. Он уже все решил, тут – уговаривай хоть до завтра.
– Ладно, – сказала она. – Дело, конечно, ваше.
– Не мое. Не только мое, – сердито возразил он. – Будем подбирать людей исключительно по принципу деловых качеств.
– Кто же может спорить с таким принципом? – миролюбиво кивнула она. – И в согласии с этим принципом я еще раз прошу вас подумать о кандидатуре Боброва.
Он не сразу вспомнил.
– Я вам в Ленинграде говорила о нем. Мой соученик по институту.
– А-а... Тот самый, что был в плену?
Когда Инесса рассказывала о Боброве, ей казалось, что Токарев ее рассказ почти целиком пропустил мимо ушей. Оказывается, кое-что запомнил.
– Какое это имеет значение? Сейчас? – Она с трудом скрыла раздражение.
– Да никакого, конечно. Но ведь у него, у вашего Боброва, небось вот такая, – он широко развел руки, показывая, – автобиография... Не оберешься с ним хлопот. И неизвестно, как посмотрят на него кадровики. На его анкету. – И взглянул простодушно.
Инесса молча поднялась. Чуть не вырвалось: я думала о вас лучше. Сдержалась. И без того чересчур много себе позволяю: за одного хлопочу, за другого, превращаю себя в приближенную особу, хотя никто еще тебе этого не разрешил. Правильно он делает, показывает, что всякие прогулки по Невскому ни к чему его не обязывают, меньше всего к каким-то личным одолжениям. Рассердилась – на себя сначала, потом на него – за то, что невольно провоцирует ее на разные глупости. Насколько все проще, когда ты молод, подумала с горечью. Не контролируешь себя на каждом шагу, не стыдишься быть опрометчивой, не замечаешь своих промахов...
– Извините, пожалуйста, меня, – сказала она. – Я. кажется, позволила себе бестактность.
Он энергично запротестовал:
– Что вы, что вы...
Не договорил – прервал телефонный звонок.
– Минуточку...
Но она воспользовалась моментом, показала на часы: пора уже идти – и поспешно вышла. За спиной слышала:
– Вадик?.. Здравствуй, здравствуй, сын. Голос подобревший, помягчевший.
«Гуманизм бывает разный. Ваш – абстрактный». – «Этого я не понимаю». Нет, неправда, понимаю. Войны, социальные потрясения – гуманизм не может быть внесоциальным. Как в стихах военного времени: убей его, чтобы он не убил тебя. «Чтобы он, а не ты на земле лежал». Жестокие слова, но не скажешь: не понимаю, не принимаю. Стихи постепенно вспоминались: «Если дорог тебе твой дом... Если мать тебе дорога...» А не убить пленного врага, не тронуть ребенка врага – это какой гуманизм? Не одна же политика.