А головы в тот день мы с ней забыли на двоих.
Её выбор пал на сырные макмаффины и средние порции фри (меня не спрашивали, а молча угощали тем же самым), а я чуть не съел свой парик.
– Да сними ты его уже, – усмехнулась она, сдирая с меня шапку из светлых волос и попутно поправляя мои собственные, в черную смоль. Девушка хмыкнула и сказала…
– Называй вещи своими именами, – прервало меня Одиночество, так и подкладывая под свою вежливость и учтивость острые ножи, – ты же понимаешь, о ком идет речь.
Я стискиваю зубы. Насилу делаю глоток. Произношу слова четче мировых ораторов.
Белая хмыкнула и сказала:
– А вот так ты просто замечательный.
Я не приверженец ночного чревоугодия, но тот фастфудный ужин в машине на парковке был вкуснее всех трапез, что помню – на Белую пала роль первой рассказать, как её занесло на фест.
– Встречалась неподалеку с одним клиентом, потом заметила течение людей с крыльями и клыками, решила пойти в эпицентр глюков. А оказалось просто сборище фанатов аниме. – Белая потянулась за своим стаканчиком с колой и перевела на меня взгляд. – Ты-то уже стар для подобного, как и я, что за маскарад?
– Хотел сделать… сумасшедшее что-то, – не умею я врать искусно и красочно, а вот правду говорить по-убогому – это раз плюнуть. Я смотрел на свои сложенные руки, полагая, что своего добился с лихвой; «бойтесь своих желаний» – прекрасная поговорка. Эта девушка уже тогда меня чертовски пугала и притягивала.
– А. – Белая закивала, этот жест так и искрил скептицизмом. – Для тебя это сумасшествие, значит. Думаю, мой клиент, услышав такое, истерично бы рассмеялся и спросил, что же такая за скучная жизнь у тебя.
– А кто твой клиент?
Белая взглянула на меня и спокойно сказала:
– Убийца. – Взгляд при этом такой, будто слова её до жути автобиографичны. – Я адвокат. Зови меня Белая.
Тогда я жал её руку с очень серьезным видом, чувствуя всю ответственность такой профессии, но она неожиданно громко и звонко рассмеялась, увидев мои накладные, заостренные ногти.
– Господи, ты серьезно? – Белая замотала головой, успокаиваясь. – Больше никогда так не делай, Черный.
Я поднял уже разжижающийся взгляд на своего гостя, сидевшего по-турецки с очень внимательным видом. За всё это время его выражение не поменялось, а вот в комнате стало холоднее и как-то ненадежнее – окружающее потихоньку плыло. Я гортанно смеюсь, чувствуя алкогольную горечь на дне горла.
– Адвокат. Адвока-а-ат. Только послушай, как звучит. Им обычно доверяют, ждут рациональности и определенных, понятных действий, я всегда так считал, но, – корябаю ногтем указательного пальца обертку на бутылке, стараюсь не дрожать нижней губой. – Она не оправдала моих надежд, ожиданий и чувств, хотя работает адвокатом. Она меня обманула. Посадила за решетку собственных объяснений, которые нихрена не обоснованные и глупые. И не пробиться.
– Что случилось? – поинтересовалось Одиночество, будто само не знает. Будто не из-за этого оно здесь.
– Вот смотри, – я выпрямился, легонько шлепнув ладонью по полу, – помню, в детстве у матери была лучшая подруга – терапевт, она часто к нам приходила в гости с печеньями, приносила мне стетоскоп поиграть, учила правильно делать зарядку. Она навсегда мне отпечаталась символом здоровья, расцвета – всегда такая добрая, такая светлая, радостная, молодая. Иногда я видел ее на пробежке в парке, порой встречал в магазине за выбором йогуртов. И каждый раз: «Привет, Черный, хорошо себя чувствуешь?», «Черный, ешь достаточно овощей?» В четырнадцать лет я узнаю, что у нее рак почек, и… И понимаешь, – обхватываю бутылку двумя руками, отражаю в схватке боль в груди, – я думал – как так? Она же врач. Врачи не должны болеть, не могут, они же врачи. Так не бывает. А сейчас вот представь – защитник закона просто убил. Меня. Мой личный убийца.
– Расскажи о ней, – ласково подталкивает Одиночество, делает еще один шажок к моему уничтожению. Я покорно ему всё выложу, разумеется. Конечно, я всё ему поведаю. Перед этим протягиваю бутылку и спрашиваю:
– Будешь?
Оно отрицательно качает головой.
– Зря, – буркаю я, совсем когда-то давно привыкший выпивать в одиночку. – Начинается самое дерьмо.
Есть люди двух типов: те, кто злится и психует, кроша обиду натужным безразличием и те, кто скулит в отчаянии, множив её на атомы, и купается в них. Я ненавижу второй, потому что отношусь к нему.
Я слишком сильно воспринял её уход, хотя никто не догадывался, насколько мне стала Белая важна. Завались я с истерикой к матери, весь в слезах, она бы предположила, что что-то случилось с Ханной, а мы с ней расстались еще в выпускном классе.