О л я. Мне тоже.
Л и д и я И в а н о в н а уходит.
Р ы ж о в. Ну, как она вам, Ольга Васильевна?
О л я. Энергичная. Деловая. И выглядит хорошо… Скажите, Дмитрий Михайлович, она и раньше такая была?
Р ы ж о в. Какая?
О л я. Ну вот — такая…
Р ы ж о в. Да.
О л я. Значит, хорошо сохранилась…
В дверь заглядывает Л и д и я И в а н о в н а.
Л и д и я И в а н о в н а. Димка, это черт знает что такое!
Р ы ж о в уходит. Из спальни выходит К у р а г и н.
К у р а г и н. Сколько ж это я проспал? (Смотрит на часы.)
О л я. Около часа.
К у р а г и н. …Митяшин не звонил?
О л я. Нет.
К у р а г и н. Ну и черт с ним! Откровенно говоря, общение с ним — не самая большая радость. Самодовольный хвастун. А каким тоном разговаривал… Будто я перед ним козявка какая-нибудь… Так и хотелось сказать, что о нем думаю…
О л я. Чего ж не сказал?
К у р а г и н. Олечка, когда человек говорит то, что думает, возникает вопрос: а думает ли он?
О л я. Андрей, а ты марки когда-нибудь собирал?
К у р а г и н. Чего?
О л я. Марки, почтовые.
К у р а г и н. Зачем?
О л я. Не знаю… Интересно, наверно.
К у р а г и н. Олечка, мне марку рудника держать надо. И как можно выше.
О л я. А Дмитрий Михайлович собирает.
К у р а г и н. И пусть собирает, тебе-то что?
О л я. Знаешь, он в институте любил одну девушку, а женился на ней его друг, который на фронте его спас. Дмитрий Михайлович из Москвы уехал, чтоб им не мешать — придумал, что женился. И до сих пор, кажется, ее любит. И об этом никто не знает. Даже Юрий Сергеевич.
К у р а г и н. А ты — знаешь?
О л я. Рассказал… Бывает иногда — нужно человеку, просто необходимо с кем-нибудь поделиться. Даже с незнакомым, с первым встречным…
К у р а г и н. Положим, первым встречным для него был я. Впрочем, вся эта история — чушь, ты меня извини, сентиментальная чушь… Коньяк двадцатилетней выдержки я еще понимаю, а это… это смахивает на какой-то старинный роман. Я даже вспомнил, на какой. Чернышевский, «Что делать?». Там один благородный товарищ, вроде твоего доктора Айболита, тоже жену своему другу оставил, а сам куда-то исчез… Как его звали — напомни.
О л я. Лопухов.
К у р а г и н. Вот-вот, и фамилию ему Чернышевский соответствующую придумал. Да хватит об этом лекаре! Никого не хочу ни слышать, ни видеть — только тебя…
Звонит телефон.
Извини! (Снимает трубку.) Алло!
М у ж с к о й г о л о с. Привет, старик! Это я. Ты готов? Через десять минут выходи. Рафик наш министерский знаешь? Я прямо к гостинице подъеду.
К у р а г и н. Извини, Жора, обстоятельства у меня изменились…
М у ж с к о й г о л о с. Какие обстоятельства?!
К у р а г и н. Чувствую себя неважно.
М у ж с к о й г о л о с. Слушай, Курагин, ты после «Арагви» никуда больше не заглядывал? Да я Вернадского из списка вычеркнул вместе с его эпохальным докладом! Собирайся и выходи!
Курагин вешает трубку.
О л я. Митяшин?
К у р а г и н. Олечка, я еще днем хотел тебе все сказать… В Нижнем Тагиле совещание, Жорка предложил мне выступить в прениях. Основной доклад первым зам делает. Представляешь, что это для нас с тобой значит?
О л я. Пока нет.
К у р а г и н. Я этого зама раз в году вижу. А тут — пять дней в одной гостинице, в одном самолете…
О л я. Ты улетаешь? Когда?
К у р а г и н. Сейчас. Через десять минут машина придет.
О л я. Значит, ты все знал? И когда за шампанским бегал, и когда подруге звонил! Знал — и молчал!
К у р а г и н. Для кого я это делаю? Для себя, что ли? Что я, на совещаниях не сидел? Да пойми ты: всего пять дней — и я вернусь. Ну, посчитай: сегодня понедельник. Вторник, среда, четверг, пятница. В субботу я уже здесь. Номер я сдавать не буду, он забронирован.
О л я. А должно быть, это очень удобно, когда все забронировано — и номер, и самолет, и я?
К у р а г и н. Ну что ты меня мучаешь? Чего ты хочешь? Мне тридцать пять, а я, как комсомолец, — в пустыню, в тайгу, в любую командировку, лишь бы через Москву, хоть час с тобой побыть! Я люблю тебя, чего тебе еще? Оленька, ну, мир! Мир, Оленька?
О л я. Собирай вещи — опоздаешь.
К у р а г и н. Что собирать-то — бритву и зубную щетку.
О л я. Одевайся, я соберу. (Уходит в ванную.)