Гюрза неспешно приближалась, пробуя раздвоенным языком воздух. Ее упорный взгляд, направленный точно мне в переносицу, был настолько выразителен, что почти осязаем. Он все прочнее сковывал члены, все пуще леденил кровь. Он не оставлял никаких сомнений — тварь уже решила для себя ближайшую участь встреченного ею дрожащего голенького человечка. До приведения приговора в исполнение оставалось несколько изгибов такого совершенного и прекрасного, такого смертоносного ее тела.
В эту кульминационную секунду где-то неподалеку хлопнула дверь. Коридор наполнили резкие голоса охранников, продолжающих скандалить из-за своей драгоценной отравы. Змея недовольно дернула плоской головой, а я, моментально высвободившись из пут ее мертвящего гипнотизма, прянул в ближайшую стену.
За стеной оказался бар-холодильник, наполовину пустой, с витражными дверцами толстого стекла. Сквозь мозаичное изображение Кецалькоатля я разглядел знакомый платиновый парик. Не было счастья, да несчастье помогло. Аллилуйя!
Внутри бара оставаться, разумеется, не стоило. Во-первых, холодно, во-вторых, высокие договаривающиеся стороны непременно захотят чего-нибудь хлебнуть в процессе беседы. А уж спрыснуть удачную сделку — наверняка. Обнаружение среди бутылок постороннего молодого человека, слегка примороженного и отбивающего зубами частую дробь, вряд ли здорово их обрадует.
Могут и осерчать.
Я осторожно приблизил лицо к стеклу. Мне продолжало везти. В противоположном углу кабинета находился вместительный стеклянный садок с живописным нагромождением камней, какой-то зеленью, лужицей воды и десятком разнокалиберных черепах — обладательниц всей этой роскоши. Я решил, что моя скромная мордочка в сумраке вон того грота будет совсем незаметна.
Перемещение на новый плацдарм заняло около минуты. К счастью, в коридоре не обнаружилось и следа милашки гюрзы.
Пристроив подбородок на сладко спящую в прохладе пещерки тортилу, я начал наблюдение.
Кроме Джулии, Сю Линя и черепах в кабинете не наблюдалось ни единой живой души. (Не такая, видно, китаец значительная фигура, чтобы привлекать для контактов с ним кого-то более важного, чем конферансье.) За время моих блужданий Сю Линь успел уже хорошенько завестись. Надо думать, сообразил, что его не только не боятся, но даже и не уважают ни капельки. Трансвеститу было, похоже, все по барабану. Он чувствовал безусловную собственную правоту — хоть по закону, хоть по понятиям. Оттого и не психовал.
Собеседников разделял высокий стол, покрытый богатой парчовой скатертью с кистями. Из-за этой скатерти мне были видны только плечи да голова Джулии. Он вольготно развалился на диванчике и, щурясь, покуривал тонкую длиннющую папиросу. А вот китайчонка я видел целиком, но дискретно. Он беспорядочно и стремительно перемещался по помещению, свирепо обмахиваясь на бегу веером. Веер был разрисован худощавыми драконами, из чьих вывернутых ноздрей вылетали струи пара. Сам Сю Линь кипел не хуже тех драконов. Кипел он на родном языке — непонятно, но очень эмоционально. На все его выкрики Джулия реагировал наигранно-доброй улыбкой и покачиванием унизанной перстнями руки. Дескать, спокойней, китайский товарищ, умерьте пыл. Кунфуиста его ухмылочка только сильней бесила. Может, Джулия того и добивался. Лисий племянник, чье представление об эффективных методах воздействия на ход экономических переговоров сложилось, похоже, исключительно во время просмотра дешевых боевиков «про каратистов», вдруг остановился. Пронзительно выкрикнул в лучших традициях своей страны тридцать третье категорическое, последнее серьезное китайское предупреждение — и шарахнул ребром ладони по столу. Столешница, однако, оказалась прочной. Ожидаемая демонстрация разбивания твердых предметов голой рукой обернулась мало впечатляющим стуком.
Дипломат Джулия, решив загладить конфуз гостя, поднялся с дивана, отпер бар, достал бутылку шампанского и два фужера. Демонстрируя знание родного языка Сю Линя, заговорил мирным тоном. Он был по-прежнему безмятежен. Так мог бы вести себя боксер-тяжеловес, советующий в подворотне мелкой шпане отказаться от вздорной идеи выбить из него тумаками курево. Вылетевшая с громким хлопком пробка приземлилась в какой-то пяди от кончика моего носа, скатилась по склону в черепаший водоем.