Мягкая, мягкая материнская земля, но и твердая. На кошачий даже бок и вкус.
III
Хотите верьте, хотите - проверьте. Но вот так котенок стал новым жителем матери-земли. В нашей самостоятельной суверенной стране стало на одного гражданина больше. И где-то эти два события - подаренная нам самостоятельность и появление на свет нового гражданина - совпали во времени. Только этому последнему не стоит искать каких бы то ни было документальных подтверждений. Свидетельство о рождении и гражданстве котятам на руки или лапы не выдают. Дискриминация, конечно, а может, и более того - скрытый геноцид.
Я так думаю, это хорошо, что только вот такие на котов дискриминация и геноцид. И не возникает чего-нибудь еще, более горького. А горькое?.. Ну вот представьте себе, вдруг бы да возникла среди котов языковая проблема. Пожелал бы, к примеру, некий один кот петухом кукарекать, а второй, скажем, собакой лаять. Что бы из этого получилось? Конечно, великая путаница. Внешне - кот котом. Но лает. То ли собаку дразнит, то ли подлаживается под нее, по иному пункту о национальности норовит пройти. Собака, по моему суждению, тоже не осталась бы в стороне. И у нее бы крыша поехала. Кто ответит мне, на каком языке собаке лаять, когда кот по-собачьему чешет? У меня самого крыша клонится, и немного кукарекать хочется.
И потом. Это же новый Вавилон. Все кругом говорят на никому не понятном языке. Время начинать третью мировую войну. Войну котов и собак и не присоединившихся ни к кому петухов. А куда деваться людям? Кто их хаты сторожить будет? И самое главное, вопрос ребром. Коты ушли на войну: райком закрыт, как раньше говорили. Но закрыт-то он закрыт, а кто будет мышей ловить? Я, например, отказываюсь, потому что знаю такой случай. Один шахтер на спор поймал и съел в шахте мышь. Думаете, получил машину, что была поставлена на кон? Черта лысого. Восемь лет тюрьмы присудили: за издевательство над животным. А я в тюрьму не желаю, хотя и не брезгливый. Хорошо, что у котов нет языкового вопроса. Как родился, начал мяучить и мурлыкать на материнском языке, так и продолжает. Не шпрехает, не спикает и не акает. Сегодня, правда, немного страшно: мы и котов способны с панталыку сбить, задурить им голову.
Я и сам сегодня не знаю, что со мной сейчас проделывают. Не знаю, кто я. Хоть и документ имею. Паспорт державы, которой уже нет, испарилась. Язык чужой, туфли заморские, пиджак серо-буро-малиновый, а штык... Нет штыка, нет. А был, был немецкий, в хате лучину щепать. Да какие-то заезжие, гастролирующие сегодня повсюду коллекционеры ноги ему приделали. Будто что-то и со мной проделали. Поменяли голову, похоже, на нечто совсем иное. Я и не приметил бы, зачем мне сегодня эта голова. Но только в определенное и неотложное время путаться стал: то ли есть, то ли нет... И мерзнет, мерзнет на ветру новая голова. Перед другими людьми было поначалу неловко. А потом присмотрелся: батюшки-светы, да такое на сегодня утворено не только со мной. Великие шутники, вчерашние самые-самые строители нового мира. Несчастная моя голова.
Но думать стало сподручнее и широко. Я сейчас на обе стороны сразу думаю, а может, даже на все четыре. И громко, в голос, ничего и никого не боясь, как и все сегодня думают. Думают, что думают. Это ведь тоже заразительно, еще больше, чем смех. Подхватила голова смешинку, будто у матери подмазку со сковороды съела.
А новая голова больше рынком и коммерцией озабочена - это значит по-простому: как, где и что украсть. Миллионами ворочает и геополитикой занята. Само собой, конечно, какая голова, такой и рынок. И оттого порой на той новой голове-морде прыщи лезут. Видные прыщи, белеют, краснеют, соборятся, элдэпэрятся и еще что-то подобное вытрюшивают.
Одно неудобство - путаница все же образуется и без третьей мировой кошачьей войны. Никак две моих головы не могут договориться меж собой, прийти к согласию. Одна отдает приказ - направо, вторая - налево. В общем-то, все, конечно, как и раньше: на месте бегом, шагом марш? Хорошо еще, что мне, как тому орлу, приладили только две головы. А если бы больше, чувствую, они просто бы меня разодрали. А так я пока жив и во здравии, головы командуют, а я ни с места, пусть сами между собой разбираются. Которая победит, той и буду подчиняться. Сильная голова это настоящая голова. Но если уж они меня допекут, пусть пеняют на себя, обе, как тот петух, топора попробуют. Только вот с глазами непонятное, и мысли в голове путаются. Многое и многих не узнаю, многие не узнают меня. Не пойму что-то я, на каком свете нахожусь, говорят, что в раю, но что-то в этом раю подозрительно горячо. Похоже, преждевременно, без кончины и похорон, началась моя двенадцатая жизнь. И я временно сегодня всюду и нигде. Всюду одна только моя тень, силуэт, призрак меня.
Потому я все и знаю о рыжем котенке. Моя жизнь перепутана с жизнью того котенка и со всеми моими одиннадцатью житиями, что раньше происходили. Перекрестились дороги, сошлись на какой-то точке в пространстве и времени. Отсюда и мое знание того, что было и есть, только вот не дано знать, что будет, сокрыто от меня. Если есть холодильник - будет пиво холодное. Но это опять условно: если есть холодильник, если будет электричество, если буду еще я и будет у меня это пиво.
А сам я с уверенностью могу только одно: засвидетельствовать. Была жизнь, и был рыжий котенок. И был я. Подобно котенку, я плыл по своей Лете. Котенка бросили в реку, чтобы уничтожить, утопить, пока он слепой. А я вошел в ту же воду по собственной воле и желанию, когда мне не исполнилось еще и года. Я уже научился ходить и, видимо, очень гордился этим. Ходил по суху, аки по морю. По тверди добрел до берега реки и ступил в воду. Думал, что вода и твердь земная одно и то же.
А может, так оно и есть на самом деле. Вода спасительно, как рыжего котенка, приняла меня, течение реки подхватило, понесло в белый свет мимо родной хаты, на дворике которой еще не потерялась моя тень, не угас мой смех и плач. И я счастливо помахал самому себе рукой, прощально засмеялся. Меня не пугала вода, она была такая же усмешливая. Плыть самому мне было в новинку, до этого же меня только купали, мыли в корыте или ночевках.