— Сегодня только первый день, я даже особо и не понял, — мама понимающе закивала, отец фыркнул, а я искренне недоумевал, как из крепкой семьи, в которой за ужином никогда не замолкали беседы, мы превратились в это.
— Знаю что ты падок на красивых девочек, очень надеюсь на твое благоразумие и понимание того, что это совершенно недопустимо на моем факультете, — строго предупредил отец. Да, это тоже относится к «недоумеваю», потому что я бы не сказал, что падок на красивых девочек. По крайней мере, не в том количестве, о котором, вероятно, говорил отец.
— Конечно, буду преподавать с закрытыми глазами, а студенток с намеками мгновенно отправлять в монастырь, надену на себя платок и…
— Для тебя все шуточки, смех, а это репутация целого заведения! И моя в том числе!
— Заведения? Бордель что ли?
— Кристиан! — возмущенно воскликнула мама, приложив ладонь ко рту.
— Мне хватит ума и памяти, чтобы не забывать о том, что прописано в трудовом договоре.
— Надеюсь на это. В противном случае даже я не смогу помочь.
— Твоя помощь не потребуется. Все это ты мог сказать в своем кабинете или написать в сообщении с инструкциями, так что не вижу смысла продолжать этот ужин. Спасибо, мама, за твои старания, все очень вкусно и прекрасно! Новый сервиз просто огонь.
— Заметил?
— Конечно.
— Может, останешься на ночь? Там метет и уже поздно. Да и ты выпил. — я глянул в окно, за которым, правда, творилось настоящее безумие. И если выйти за снеговиком или романтичной прогулкой еще можно, то садиться за руль просто самоубийство. Но целая ночь в этом доме… много часов в старой комнате, много часов в обсуждении того, что я неправильно живу и всё делаю не так. Нет уж, такую мотивацию я могу раздать себе и в зеркало.
— Нет, лучше поеду.
— Ты выпил!
— Останься, Кристиан, больше ни слова о работе. Обещаю. Я просто не хочу, чтобы твоя жизнь разрушилась из-за неверного выбора, — как-то непривычно тихо ответил отец, поправив на носу очки в квадратной оправе. И с одной стороны, я вполне их понимал. А с другой, хотелось в свою квартиру, в свою кровать и свой душ.
— Мне почти тридцать, я вполне себя обеспечиваю, работаю и сам решу, что разрушит мою жизнь. Это ведь моя жизнь.
— Все-все, пойду принесу десерт, — проговорила мама, вскочив со стула и почти бегом направившись в сторону кухни. Отец остался на месте, пытаясь не смотреть в мою сторону. Я делал тоже самое, старательно избегая его. Воцарившаяся тишина была почти оглушительной и странной, будто еще немного и я услышу его мысли, в которых я снова не оправдываю надежд, ожиданий и так далее. Это уже давно вызывало лишь легкую усмешку — свои собственные ожидания я вполне оправдывал.
Интересно, теперь в спортзале около дома я должен игнорировать своих студентов, точнее, одну конкретную студентку, или вести себя, как преподаватель? За все время моей карьеры, ни с одним из учеников я не оказывался соседом. И, по правде сказать, никто не был причиной моего эпичного падения, которое запомнили все присутствующие в тот момент. И если непристойные предложения, влюбленный взгляд и прочие эмоциональные радости были вполне привычны и пресекались на корню, показывая, кто, где и на каком месте, то тут я даже растерялся.
Мама принесла шоколадный торт собственного приготовления, после которого я сразу отправился в свою старую комнату на втором этаже.
Вторая дверь слева. Небольшая комната, в которой ничего не изменилось — все те же светло-голубые обои, окно, выходящее в сад на заднем дворе, письменный стол, сейчас пустующий и просто собирающий тонну пыли, на стенах все также висели плакаты музыкальных групп, школьные фото с друзьями, с которыми я уже и не общался, билеты с баскетбольных матчей, на которые мы ходили с отцом, и то, что осталось от моих художественных талантов — картины. Такое чувство, что это было в какой-то другой жизни. А в этот момент я будто снова знакомился с собой.
За окном крупными хлопьями валил снег, подсвечивающийся желтым светом уличных фонарей, в комнате не горела ни одна лампа, но этого и не требовалось. Здесь было светло, тихо и как-то волшебно. Словно я на один миг вернулся в детство, в ожидание рождественского чуда. И хотя во взрослой жизни я понимал, что его не существует, но сейчас почему-то хотелось верить, что все-таки что-то такое есть.
Я смотрел на постельное белье с самолетиками на кровати, приоткрытый шкаф, на дверце которого висел фанатский шарф, и не хотел идти завтра на работу, так же, как и не хотел снова видеть то, как изменилась жизнь.