— Я не одобряю того, что ты сделал ровно то, чего я просил не делать, — ух ты, я оказался прав, но это не принесло удовольствия, только огорчение, заставляющее вымученно вернуть голову на сцепленные на руле руки. — Но я рад, что ты ведешь себя, как мужчина. Хотя, конечно, твое решение сдаться не принимаю. Это было неправильно.
— Будто я сам не знаю, — буркнул я. — Сам представь, чтобы было, если бы об этом все узнали.
— Пытался защитить ее, я понимаю, — заметил он, — именно поэтому стою здесь, — проговорил отец. Я посмотрел на него, пытаясь понять, о чем вообще шла речь. И тут он непривычно мягко улыбнулся, подняв в воздухе связку ключей. — Можешь взять мою машину.
Я неверяще смотрел на непривычно доброго отца, гадая, не выпил ли он чего-то лишнего, но взгляд голубых глаз, таких же, как у меня, оставался ясным, поэтому я выскользнул на улицу, порывисто обнял его, пытаясь вложить в этот простой жест все то, что хотел сказать, но не мог подобрать слов.
— Спасибо.
— С рождеством, сын.
— С рождеством.
— А теперь поторопись, пока она не поняла, какой ты болван, — он усмехнулся, как в детстве потрепав меня по волосам. В этот момент стало еще теплее, словно вся жизнь снова приобрела оттенки, позволяя поверить в то, о чем говорили многие. Семья именно тот уголок спокойствия, тишины, принятия и поддержки, даже когда с твоими действиями не соглашаются, отрицают и не принимают. Семья просто отходит в сторону, позволяя жить так, как тебе нужно. И я был чертовски рад тому, что мой отец это понял.
И всю дорогу, которая казалась мне просто ездой по кругу, который все никак нельзя разорвать, я пытался не дергаться, посматривая на время почти каждую минуту. И почему-то именно сейчас секунды решили быстрее складываться в минуты, приближающие опоздание. И я до безумия надеялся, чтобы она тоже опоздала или задержалась.
Я выбежал из машины на одиннадцать минут позже, чем нужно было. Парк в это время пустовал, почти так же, как и во все вечера до этого, словно только Изи находила в нем какое-то особое очарование. И это делало ее еще привлекательнее, оставляя лишь мысли о том, что она стоила всех рисков, страхов и часов без сна, которые я провел пытаясь не думать.
Но моя надежда вновь стерлась хватающим за плечи отчаянием. Рядом с едва виднеющимися снежными ангелами никого не оказалось. Только два затоптанных силуэта, от которых что-то сжалось в груди, а затем рассыпалось.
Она не пришла, и от этого меня накрывала та же безысходность, что и в машине. Правда, тогда, в самый пик почти кричащего отчаяния, появился отец с ключами от своей машины. Может быть, сейчас тоже кто-то должен был появиться, словно волшебный ангел?
Я лихорадочно заозирался, почему-то чувствуя, что если сейчас не найду ее, то больше никогда не смогу. Почему-то казалось, что именно сейчас тот самый момент, решающий буквально все.
Глаза вглядывались в пустоту вокруг, сердце колотилось в груди с такой скоростью, будто я бежал по беговой дорожке на самой высокой скорости и в горку, а мозг даже переставал работать от того, как сильно желание увидеть ее пересиливало все остальные.
И тут среди тусклых фонарей мелькнула рыжая макушка.
— Изи! — крикнул я, а потом сорвался на бег, надеясь добраться до нее до того, как она пропадет из виду.
Эпилог
Возможно, иногда чудо не спрашивает веришь ты в него или, оно просто берет и случается, и ему совершенно все равно на то, что ты о нем думаешь. Чудеса могут не происходить вообще, могут прийти однажды, а могут заглядывать время от времени. Человек никогда не знает, что будет дальше, но почему-то все равно верит в то, что где-то там будет проблеск света, белой полосы. И это не та полоса, которая виднеется в конце тоннеля, а та, которая приносит с собой любовь, счастье, радость, веру в лучшее. Или это человек сам приносит ее в свою жизнь? У меня не было ответа на этот вопрос. Зато был ответ на другой.
Жизнь никогда не била меня лицом об асфальт, я сама с разбегу врезалась в стену, боясь того, что могло произойти. Но, может, в этом и была прелесть чудес?
Сердце разрывалось от боли, топя меня в жалости к себе. Одновременно с этим я ругала себя за то, что поверила ему. Правда, это никак не помогало, потому что до конца поверить в то, что Кристиан такой не получалось. Может быть, что-то внутри меня знало то, чего еще не знала я. Может быть, я просто пыталась смягчить удар для самой себя. Но я все равно чувствовала, что что-то с треском рушится. Была ли это детская беззаботность, которую я так в себе любила, а теперь ненавидела, или наивность, я не знала. Просто шла вперед, лелея эти чувства внутри, позволяя себе злиться, ругаться, злобно пинать ни в чем не виноватый снег и пытаться не думать о Ротчестере.