Шанс найти Бьянку в этом лагере он, как ни горько было это признавать, оценивал не слишком высоко, слишком уж много факторов было против этого. Бьянка обладала обострённым чувством справедливости и временами достаточно вольно толковала его приказы, но, вместе с тем, была весьма терпеливой и уравновешенной. Она всегда копала глубже остальных и зачастую это позволяло ей находить неочевидные и смелые решения. Роше не сомневался в том, что Бьянка с её боевой подготовкой, даже ослабленная болезнью, сумеет за себя постоять, но обстоятельства могли сложиться по-разному. Йорвет, по его словам, толком не знал, что именно произошло в Дубовицах той ночью, и это оставляло множество пространства для версий, одна другой хуже. Роше вдруг особенно ярко осознал простую и очевидную вещь: она не только была последним солдатом «Синих Полосок», оставшимся в живых после всего, что произошло в последнее время, не только его единственным соратником во всей этой ставшей вдруг совершенно безнадёжной борьбе, но ещё и тем по-настоящему близким человеком, которому он мог доверять без всяких оговорок. И сейчас, так близко столкнувшись с шансом по-настоящему потерять её навсегда, он чувствовал только беспросветный, одним ударом выбивающий из-под ног почву, страх.
Тем временем, воздух становился свежее, из него постепенно уходила гнетущая сырость, спустя некоторое время Роше отчётливо ощутил, как по полу тянет сквозняком, и вскоре они вышли в очередной сильно разрушенный тоннель, больше напоминавший чью-то огромных размеров нору, чем искусственное сооружение. Тоннель шёл вверх под довольно крутым уклоном и в конце его брезжил свет. Дойдя до конца и взобравшись по грудам камней, они, наконец, оказались на поверхности. Роше загасил уже не нужный факел и, щурясь от непривычно яркого света, огляделся вокруг.
То место, где они оказались, было не совсем лесом — скорее, это был сад, сильно запущенный и заросший. Сквозь раскрошившуюся плитку, которой когда-то были выложены дорожки, прорастала трава и грибы, обломки колонн и разбитые статуи увивал плющ, фонтаны пересохли и поросли мхом. Вездесущий туман тоже никуда не делся — он стелился в низинах и укутывал кусты и статуи. Похожий, но куда меньших размеров сад был во Флотзамских лесах, и Роше непроизвольно поморщился — воспоминания это место навевало не самые приятные. Тогда ему казалось, что он всё делает правильно, но позже, учитывая, к каким последствиям привело его решение, он не раз в этом усомнился. Флотзам был абсолютно гнилым местом, но его жители такого явно не заслуживали.
Они двинулись вглубь сада. Деревья росли всё гуще, разбитую плитку сменила влажная почва, упруго пружинившая под ногами, и лишь периодически встречавшиеся на пути остовы стен и обломки колонн напоминали о том, что сотни лет назад здесь была цивилизация. Роше, наконец, не вытерпел:
— Что здесь было раньше?
— Город, — Йорвет недоумённо повёл плечами, видимо, считая, что на свой вопрос Роше мог бы ответить и самостоятельно, но всё же продолжил. — Огромный процветающий город, вроде ваших Вызимы или Новиграда. А потом сюда пришли люди и решили, что это место принадлежит им. Противостояние тогда шло уже несколько лет, молодёжи, которая могла бы встать на защиту, осталось не так много и эльфам пришлось уйти, оставив город, как это было с Шаэраведдом и многими другими поселениями. Иногда люди строили на остатках эльфских городов свои, но этот просто разграбили и бросили. Так что, полагаю, дело было не в борьбе за территорию и ресурсы, а в присущем людям желании разрушать и убивать.
Его голос звучал спокойно, но в нём периодически проскакивали едкие, злые нотки, которые он даже не пытался маскировать. Роше пожалел, что вообще решил задать этот вопрос. Йорвет и ему подобные, кажется, любую тему были готовы свести к тому, как люди веками резали и угнетали их, при том, что на его счету была не одна сожжённая людская деревня, а о жестокости бойцов, собранной Нильфгаардом во время Второй Северной Войны бригады «Врихедд», офицером которой он в своё время являлся, ходили легенды. Роше вдруг резко осознал, как всё это его достало — этот бесконечный лес, чертов туман, промозглый сырой воздух, высокомерные интонации Йорвета, его собственные мысли о том, что предстоит дальше и тот факт, что за последние полгода он, по чьей-то милости, лишился почти всего, что у него было. Он остановился, почувствовал, как в груди закипает ярость и неожиданно решил себя не сдерживать.
— Ну, а теперь-то люди, в присущем им желании разрушать и убивать, наконец взялись за себе подобных и весьма в этом преуспели, — с вызовом проговорил он. — Ты, наверное, доволен, да? За последние годы погибли тысячи людей — ах, прости — bloede d’hoine, как вы нас зовёте, это не может не радовать. Правда, это всего лишь потомки тех, кто века назад развязал эту самую войну, но вам плевать на такие мелочи.
Йорвет обернулся и слушал, не перебивая, но во взгляде его горела такая ненависть, что его по-эльфски красивая половина лица сейчас пугала куда больше той, что была искалечена. Роше почувствовал, как от этого взгляда по позвоночнику бегут мурашки, что-то внутри слабо призывало остановиться, пока не поздно, но его уже несло:
— Вы требуете к себе уважения и равных прав, но сами никого и никогда не уважали. Вы точно так же явились в мир, куда вас никто не звал, и точно так же принялись отбирать у тех рас, что жили здесь изначально — низушков, гномов, краснолюдов — то, что им принадлежало. А потом те первые люди пришли и поступили с вами точно так же, но с тех пор прошли сотни лет, прочие расы научились сосуществовать с людьми. Может, вам стоит сесть и хорошенько подумать о том, что проблема не только в нас?
— Что ты имеешь в виду, говоря о сосуществовании? Не эти ли тесные, грязные резервации, жители которых забыли собственную культуру и язык? — Йорвет подался вперёд и чётко произносил каждое слово, глядя Роше прямо в глаза. — Эти, если тебе угодно, bloede d’hoine, что сейчас гибнут в войне, относятся к нам как к мусору, а с лёгкой руки твоего обожаемого Фольтеста, нелюдей в Темерии начали преследовать чуть ли не на официальном уровне, обвиняя всегда и во всём. Можно сколько угодно сидеть и размышлять о том, как бы нам получше ужиться с людьми, только вот пока у власти будут находиться такие, как Фольтест, мой народ будет продолжать гнить в резервациях за городскими стенами, унижаясь перед людьми. Лично я предпочту умереть с оружием в руках.
Упоминание Фольтеста в момент ликвидировало в глазах Роше последнюю возможность того, что этот разговор мог закончиться миром.
— Как мило, что ты решил вспомнить про Фольтеста, — начал он. — Ведь именно благодаря тебе Убийца Королей получил возможность добраться до него, дестабилизировав тем самым Север и позволив Нильфгаарду начать очередное вторжение.
— Тогда я сделал то, что должен был, — перебил его Йорвет. — Спроси себя: неужели имей ты возможность избавиться от Эмгыра вар Эмрейса, войска которого сейчас осаждают ваши города, жгут поселения, вытаптывают поля и порабощают ваш народ, ты бы этого не сделал? Даже не задумался бы?
Где-то в глубине души, Роше понимал, что спорить с большей частью из сказанного Йорветом было глупо. Отношение к нелюдям действительно годами формировалось на уровне государства, уж он-то знал об этом, как никто другой. Все они сотни лет варились в этой системе: люди, зачастую, действительно относились к представителям старших рас, как к мусору; эльфы, низушки и краснолюды, в свою очередь, не очень-то жаловали людей, временами не видя ничего плохого в том, чтобы ограбить или убить кого-нибудь из них. И да, Йорвет был прав — появись у Роше шанс убрать Эмгыра, любым способом, он бы согласился. Они стояли посреди леса, пылая от ярости и глядя прямо друг на друга, и сейчас Роше особенно чётко понимал, насколько же они похожи, даром, что исторически оказались по разные стороны баррикад. И, вопреки этому пониманию, перед глазами расстилалась мутная пелена ярости, а внутри поднималось желание переломать Йорвету все кости., но он сдержался, прекрасно понимая, что словами иногда можно сделать куда больнее, чем кулаками: