— Эту квартиру мне предоставил мой бывший клиент — однажды я спас из плена его жену. Он чувствовал себя должным… Думаю, теперь долг уплачен.
— Как иронично, — Ирэн салютует бокалом, — за твоего клиента!
Шерлок слышит напряжение в её голосе, но не может понять, с чем оно связано. Разбираться в Ирэн — дело неблагодарное и сложное, и поэтому он оставляет это до востребования. Если она захочет что-то ему объяснить, то сделает это — доказанная жизнью аксиома.
Завтра наступит, и Шерлок Холмс уедет — от осознания простой мысли у Ирэн ком в горле и дурацкая, ничем не объяснимая детская обида на самого Шерлока. И это после всего, что он сделал? Разрушил её жизнь до основания, а после попытался собрать разбросанные куски в одно целое. Она благодарна ему безмерно — слов не хватит, и ровно так же раздражена — как после всего, что между ними было, он может уйти? Эмоции разрывают изнутри, и каждую она заливает вином, чувствуя, как начинают гореть губы и щеки. И если бы не звонок в домофон, то видит бог, она совершила бы непоправимую ошибку, высказав Шерлоку то, что ему знать не стоит.
— Наконец-то, — ворчливо заявляет он и идёт оплачивать заказ, пока Ирэн глубоко дышит и пытается выкинуть за пределы сознания всё лишнее и пустое.
Он уедет, и это факт. Он уедет, и она продолжит жить, будто его и не было. Он уедет, и это — хуже, чем она могла себе представить.
Тем временем, Шерлок распаковывает бумажные пакеты и, пытаясь понять содержимое контейнеров, неловко ставит их на стол, то и дело поглядывая на женщину.
— Сейчас принесу тарелки, — Ирэн уходит на кухню, роется в шкафах, находит необходимое и, переведя дух, возвращается обратно собранной и спокойной. И пускай это только фасад, но так куда лучше, чем позволить себе слабость в виде ничтожной истерики.
К чёрту.
— Надеюсь, что ты любишь пасту.
— И даже знаю все разновидности, — Шерлок мягко усаживает её обратно на стул и берет сервировку в свои руки. Когда она уходила, свечей на столе не было, но теперь они появились, и почему-то именно этот факт вызывает в Ирэн волну нежности, которую разрывает горечью.
— Ну вот, готово, — Шерлок присаживается на своё место, в её глазах тонет и, чувствуя себя попавшим в эпицентр смерча, пытается найти константу для них обоих. Для неё — особенно. От своей честности самому неприятно, но это необходимо: — Ты можешь сказать всё, что захочешь.
— Скажу, — быстро-быстро кивает Ирэн, стряхивает с себя наваждение и немного дрожащим голосом продолжает: — Позже, а сейчас давай поужинаем.
Еда оказывается невероятно вкусной, и настроение немного меняет свой градус в лучшую сторону — после плена Ирэн иначе начала относиться к любой еде, и поэтому с наслаждением ест, когда Шерлок, стараясь не подавать вида, больше поглощает вино, нежели получает удовольствие от спагетти, то и дело бросая короткие взгляды на Ирэн. Беспокойство одолевает, но он не знает, что делать, и поэтому принимает правила игры, надеясь, что всё обойдется.
В какой-то момент Ирэн встаёт, идёт к открытому балкону и, чувствуя дунайский ветер, устало прикрывает глаза. По щекам стекают слёзы, соль саднит горло, и держать эту боль в себе становится невозможным. Она понимает, что дело не только в отъезде Шерлока — это лишь вершина айсберга, и всё куда глубже, куда тяжелее. Ничего не нужно делать для того, чтобы воспламенить в себе воспоминания недавних событий — так просто она падает в эту пропасть, надеясь лишь на то, что Шерлок сможет подхватить её в самый последний момент.
Назад дороги нет, знает Ирэн, и ногти впиваются в ладони. Шерлок не двигается — видит, как сходит лавина, и ждёт погребения заживо.
Поделом.
— Я никогда не думала над тем, что такое плен. А зачем? Столько лет интриг, богатства, низменных желаний, низких людей… Нет, меня никогда не касались такие вещи, но когда коснулись, я поняла, что была очень далека от ужасов этого мира. Ты сказал, что у меня посттравматический синдром, но мне кажется, что что со мной что-то хуже. Что-то такое, что никогда из меня не уйдет, — её плечи дёргаются, Шерлок залпом осушает бокал для смелости — чтобы подойти и спрятать её, не дать сказать, но повелительный жест заставляет остаться на месте и ждать распятия — Голгофы одной на двоих, отныне и вовек. Ирэн находит в себе силы и продолжает, пустым взглядом наблюдая за дрожащей рябью Дуная вдалеке. — Тот человек, Фархад Ансари… Я подвела его, и он нашёл меня. До какого-то момента я действительно думала, что всё обойдется только моей смертью — так было бы лучше и проще, но так не бывает, Шерлок. Только не с такими людьми.
— Что он сделал? — Ирэн слышит страх и злость в голосе Холмса, но лишь в отрицании мотает головой на все возможные варианты из тех, что уже нарисовались в его неугомонных чертогах.
— Ничего из того, что ты мог себе представить. Меня не насиловали и не пытали, — перед глазами вновь их лица, и слёзы не могут стереть их. Никогда не сотрутся эти крики, никогда не исчезнут эти взгляды — часть Ирэн умерла там, как бы она ни хотела думать иначе. — Однажды вечером Фархад пришел за мной и сказал, что мне будет полезно кое-что увидеть. «Если закроешь глаза, моя милая Ирэн Адлер, то Дамир отрежет тебе руку. Закроешь ещё раз — то лишишься второй руки. Мы договорились?» Вот что он сказал, пока вёл меня за какие-то бараки. Я запомнила и не закрывала глаза. Это спасло мне жизнь в тот раз.
Она замолкает, но не ради дешевой драмы, а из-за рыданий, стискивающих глотку в спазме. Шерлок за спиной делает два шага вперед и останавливается. Правильно, только не сейчас, когда она почти смогла произнести это вслух и вырвать себе душу.
«Только не сейчас, Шерлок. Я должна закончить».
— Там… Там были две девушки, молодые, лет двадцать пять, не больше. Я не знаю, что они натворили и натворили ли вообще, но это уже и не важно. Фархад сказал, что смерть должна улечься во мне до того, как на самом деле придёт, и видит бог, никто еще не был так прав в моей жизни, как он. Он сказал смотреть, и я смотрела, как они просят о пощаде и рыдают. Смотрела, как эти звери смеются над их страданиями. Смотрела… как им отрубают по очереди головы, а потом эти головы держат перед моим лицом, чтобы я запомнила… Шерлок, я запомнила, — Ирэн стискивает рот руками и рычит, как раненое животное, — я запомнила и теперь не могу это забыть, Шерлок. Шерлок, я не могу это забыть, боже!
Сильные руки опоясывают, сгребают, сжимают и держат, не давая упасть. Ирэн давится слезами, воет и что-то кричит — боль ломает рёбра, заполняет собой всё, но напоминает о том, что она всё-таки жива. Вопреки всему. Здесь и сейчас, с Шерлоком, в полутьме квартиры на Бригиттентау, в сердце Австрии.
Он бережно берёт её на руки и уносит в спальню, едва она оборачивается к нему, зарёванная и смертельно уставшая, едва держащаяся на ногах. Слов для благодарности не находится, как и слов в принципе, но вряд ли Шерлоку сейчас нужно хоть что-то кроме её успокоения. Он укладывает её на покрывало и сам ложится рядом, прижимая к своей груди, мягко гладя по распущенным волосам, доказывая важное и необходимое «я рядом».
Рядом.
Ирэн понимает это, и её губы чуть вздрагивают от улыбки. Горькой, но настоящей, ему одному. Губителю своему, Спасителю своему — своему Сердцу.
— Спасибо, — шелестит она тихо. В ответ он целует её руки и отдаёт себя до конца. Своей Доминантке, своей Женщине — своей первой и последней Любви.
Застывает над ней, последнюю слезу стирает с её лица и задаёт единственный вопрос, на который у нее точно есть ответ:
— Мы ведь оба проиграли, да?
— Да, — усмехается Ирэн, зачарованно смотря в его сияющие глаза, — мы оба — проигравшие.
И стон её клеймит его навечно.
*
В небо взлетает самолет. Ирэн, идущая вдоль Дуная, поднимает голову вверх и озаряется улыбкой. Бегло стучит по экрану смартфона и кладёт его обратно в карман.