Тиберий решил вернуться к хозяйским обязанностям. Этим людям он верил, а кроме того, всегда есть верный Сеян, который последит за ними. Действительно, не стоит портить хороший обед политикой. Он трижды хлопнул в ладони, призывая слуг нести новые перемены блюд и кувшины с вином.
Сразу же с десяток человек, неся подносы и тяжелые сосуды, вошли в комнату и, скользя между столами, принялись передвигать, расставлять, протирать. А в самом разгаре их работы произошло нечто странное.
Раздался откуда-то сверху непонятный шум, напоминающий смесь шороха со скрипом трущихся камней — и вдруг потолок начал рушиться.
Плита, выпавшая первой, ребром ударила по голове Азел-лия Сабина. Тиберий, как раз смотревший на него, успел в долю секунды заметить, как у поэта выпало что-то изо рта и он ничком повалился на свое ложе. Ничего не понимающий Тиберий попытался вскочить на ноги, чтобы бежать, но не смог. Сбоку на него бросился Сеян, столкнул с лежанки и накрыл своим телом. Наступила тьма — это от обваливающихся камней погасли светильники, да вдобавок Сеян сдернул покрывало и накрылся им. Тиберий понемногу начал приходить в себя, когда грохот утих, стали слышны громкие вопли покалеченных, и тяжесть тела Сеяна, лежавшего сверху, уменьшилась из-за того, что Сеян оперся на руки, образовав над хозяином некое подобие крыши.
— Что это, Сеян? — с трудом спросил Тиберий.
Тому говорить было еще труднее, но все же он ответил сквозь натужное кряхтенье:
— Крыша… упала… откопают… скоро… держись, цезарь…
И вправду их уже откапывали — германская стража и оставшиеся в кухне слуги разбрасывали камни, окликая императора — главной задачей было спасти его.
Сеян из последних сил стал звать на помощь, и его услышали. Через несколько минут голоса германцев уже звучали совсем рядом, потом стало светло — и вот уже Сеян, пошатываясь от боли и усталости, помог Тиберию подняться на ноги.
Тиберий огляделся, не обращая внимания на восторженные вопли германцев, спасших своего вождя. Картина была ужасная. Дом, казавшийся нерушимым, как скала, полностью развалился. По непонятной причине рухнул свод искусственного грота — и оставалось только удивляться, как Сеяну удалось так быстро среагировать и закрыть Тиберия от падающих камней. И как все-таки получилось, что огромная сыпучая масса их обоих не раздавила, как произошло со всеми остальными.
Их тоже понемногу откапывали — и Азеллия Сабина с размозженной головой, так и не дочитавшего свой диалог, и толстяка Помпония, превратившегося в бесформенную груду переломанных костей и сала, и других, не менее страшно изуродованных. На мертвых рабов, естественно, никто не смотрел с сожалением.
— Ох, цезарь, — едва отдышавшись, сказал почтительно Сеян (Тиберий давно не слышал в его голосе такой почтительности). — Мне страшно находиться рядом с тобой! Ты ведь пригрозил им, помнишь? И твоя угроза будто по воле богов тут же исполнилась.
— Но я ведь и тебе грозил вместе с остальными, — недовольно поморщился Тиберий. Сеян словно намекал на его причастность к этой катастрофе, — Почему же ты жив?
— А мне ты не грозил, цезарь! — убежденно выговорил Сеян, — Как ты мог меня равнять с ними? Ведь я твой самый преданный слуга! Поверь — здесь чувствуется божественная воля! Я ведь тоже остался жив благодаря этой воле! Мною что-то руководило извне — иначе я не смог бы так хорошо защитить тебя…
Тиберий пристально вгляделся в лицо Сеяна. Выглядело оно неважно — глаз заплыл, в уголке рта запеклась кровь. «Этот человек только что спас мне жизнь, — подумал Тиберий. — Все, что он говорит насчет божественных сил — чепуха. Он просто натренирован на постоянную опасность, грозящую мне, — и натренирован мною. А если он и в дальнейшем станет ждать, не придет ли к нему извне какое-нибудь озарение, то не станет ли Сеян думать о себе как об избранном? Его верность может не выдержать такого соблазна. Ведь человек, которым управляют боги, не захочет иметь над собой хозяином другого человека, пусть и такого, как я. Над этим надо подумать, и как следует».
Он улыбнулся Сеяну и похлопал его по плечу. Сеян даже не заметил, что в жесте Тиберия сквозила некая покровительственная небрежность — он весь был еще во власти ощущений от неожиданного происшествия. Он еще прислушивался к голосам богов.
Оставаться в Таррацине Тиберий больше не пожелал. Он велел закладывать себе коляску — верхом ехать не стоило — и отправляться в сторону Кампании, в Гаэту, где можно было переночевать перед завтрашней дорогой. Тела погибших на вилле «Грот» префект Таррацины, до смерти испуганный возможным императорским гневом, отправил в Рим со всеми почестями.