Но, к сожалению, Ливии не удалось насладиться новым состоянием. Она не успела даже написать Тиберию последнее письмо, в котором хотела попросить у него прощение за все и попытаться выразить словами то, что начала чувствовать к нему. Она умерла на следующий день после разговора с Агриппиной.
Задело сразу взялся Сеян. Он без церемоний оцепил дворец Ливии гвардейской стражей, прошел внутрь и произвел обыск. Перевернул и спальню, в которой лежало тело Ливии. Ушел из дворца очень довольный — ему удалось обнаружить тайник, где хранились письма Августа. Саму хозяйку пока трогать было не велено — до особого распоряжения императора, ведь это дело касалось лично Тиберия.
Ее и не трогали — не осмеливались даже начать готовить тело к погребению. Она так и лежала в темной и душной спальне, и рабы, проходя мимо, зажимали пальцами носы — такое распространялось по дворцу зловоние.
Тиберий, разумеется, тотчас же узнал о смерти матери. Он был вне себя от радости и сразу же сел писать постановление об отмене назначенных Ливии божественных почестей — он знал, что сенат непременно назначит их. В этом не отправленном еще послании также запрещалось присуждать покойной титул матери отечества — Тиберий знал, что Ливия ничего так не хотела в последние годы, как этого.
Около десяти дней прошло в переписке с сенатом — в конце концов был утвержден эдикт императора, по которому покойную следовало хоронить на общих основаниях, не уделяя внимания каким-то ее особым заслугам перед отечеством. Необходимая пышность будет сообщена церемонии тем, что Тиберий примет в ней участие и как верховный понтифик принесет положенную жертву. До прибытия императора в Рим производить какие-либо действия, связанные с похоронами, запрещалось под страхом смерти.
Однако приезд Тиберия откладывался и откладывался. День проходил за днем, неделя за неделей, и каждый раз в сенат приходило письмо, в котором император извинялся, что не приехал, как обещал, и назначал новую дату своего прибытия. Так прошло почти два месяца.
Он так и не приехал. Просто разрешил хоронить без него.
Теперь это было сделать непросто. На погребальном костре должно находиться тело, а не кучка костей, облепленных гниющим мясом — а именно так выглядела Ливия, когда фламины Августа и женщины-обмывалыцицы вошли в спальню. Ее хотели поднять с ложа вместе с простынями, но те тоже сгнили — пришлось искать новые и перекладывать останки уже на них. Последние почести, оказываемые Ливии, когда-то владевшей половиной мира, напоминали процесс труда городского ассенизатора, очищающего нужник. С Ливией произошло то же, что со всяким трупом, чрезмерно долго находящимся в тепле: сначала она раздулась, потом лопнула, а там — черви доделали остальное: вся кровать была ими покрыта.
Отделив от червей все, что было еще можно, Ливию отнесли в подвал дворца, где над ней принялись работать специалисты, обучавшиеся в Египте. Но даже им пришлось развести руками. Выход был найден после нескольких дней бесплодных попыток создать из гнилых костей подобие тела. Из пергамента смастерили маску, отдаленно напоминающую лицо покойной, натянули на череп и раскрасили. Под покрывало наложили тряпок — что имитировало тело. Впрочем, церемония похорон была недолгой, даже поспешной, а кто мог задать себе вопрос, отчего Ливию хоронят через два месяца и во что должен был превратиться ее труп, — тот наверняка этот вопрос задал. А огонь погребального костра, как известно, пожирает все, что на него возложено.
Вскоре Тиберий взялся за Агриппину и ее сыновей.
В сенат поступили материалы, доказывающие вину Агриппины в государственной измене. Донесения агентов были присланы отовсюду: больше всего — из лагеря римских войск на Рейне. Там люди Агриппины вели подстрекательскую работу, призывая офицеров мстить за погубленных Германика и Друза Старшего, поддержать молодого Нерона в борьбе за императорский титул. Назывались даже суммы вознаграждений, обещанных Агриппиной каждому, кто присоединится к ее партии.
Тиберий, не выезжая с Капри, руководил сенатским расследованием. Он писал, что ознакомился с материалами дела, очень огорчен и более того — испуган. «Пожалейте, отцы сенаторы, меня, немощного старика, на жизнь которого покушаются даже самые близкие его родственники» — так он завершал свое послание.
Но разбирательства не прошли так гладко, как ожидал Тиберий, привыкший к сенатской покорности. Совершенно неожиданно сенаторы воспротивились оказываемому на них нажиму. И больше всех — Азиний Галл. Он, после того как сенатским протоколистом было оглашено все собрание документов по делу Агриппины, встал и во всеуслышание объявил, то все это ложь, от первой до последней буквы. Он хорошо знает Агриппину: она никогда не призывала к измене — никого. Она хранит память о Германике, учит сыновей быть во всем похожими на него. Разве это преступление? Ведь Германик — народный герой, которому сам Тиберий не раз отдавал должное. Наверное, сказал Галл, Тиберия просто ввели в заблуждение, показав ему сфабрикованные документы и поддельные письма. И он, Галл, догадывается, кто это сделал. Да что там Галл — все догадываются, что козни против Агриппины дело рук Сеяна!