Иногда, от скуки, Тиберий уезжал с острова и высаживался в Италии. Проезжал по знакомым местам, милостиво принимал почести в городах. Иногда выполнял обязанности верховного понтифика — освящал храмы, совершал жертвоприношения.
Все шло как обычно. С песнями шли жрецы, вели жертвенного белого быка. Дымились благовонные курения, мальчик нес кадильницу, а другой, шедший вслед за ним, играл на флейте. Одним словом, все по обряду.
И надо же было Тиберию обратить внимание на этого соблазнительного кадилыцика! Мальчишка был в короткой тунике, видно было, как оттопыривается у него круглый задок, какие у него гладкие загорелые ноги, покрытые едва заметным золотистым пухом. На левой икре виднелся синяк — не свежий, уже начавший проходить — и от этого такой нежный, что непременно хотелось прикоснуться к нему губами и языком. Тиберий вдруг почувствовал к мальчику влечение неодолимой силы. Как все получилось не вовремя! Он попробовал отогнать злое наваждение, но оно не уходило и даже, пожалуй, усиливалось. Тогда Тиберий поступил просто: подошел к мальчику, вырвал кадильницу из его рук, схватил за шею и пояс туники своими огромными клешнями и оттащил в придорожные кусты. Германская стража почтительно раздвинула ряд, пропустила императора — и сомкнулась, грозно посматривая: не захочет ли кто-нибудь прийти этому мальчику на помощь?
Вся процессия остановилась, замерла. Слышны были только стоны и всхлипы мальчишки, сопение и рычание Тиберия. И, что странно, второй мальчик, флейтист, так и не перестал играть, только извлекал из флейты уже не мелодию, а какие-то тоскливые и беспорядочные звуки и расширенными глазами смотрел в ту сторону, куда император унес кадилыцика.
Он не бросил флейты и тогда, когда Тиберий, еще запыхавшийся, не успевший заправиться, вылез из кустов. Мальчик дудел в потерявшую голос и слух флейту, а император вдруг уставился на него во все свои выпученные глаза.
Тиберий изнасиловал и флейтиста — только не стал его затаскивать в кусты. Жрецы Юпитера и представители местной аристократии сбились В кучку и безмолвно наблюдали за происходящим. Отыгравшись на флейтисте, Тиберий утолил наконец свою похоть и стал оправляться с таким видом, словно опять готов был продолжить богослужение. Но никто не двигался с места. И никто не издавал ни звука, никто. Кроме обоих мальчиков.
Они оба — измятые и истерзанные — принялись рассматривать друг друга. Но недолго. Внезапно мальчики кинулись драться, да с такой яростью начали один другого колошматить, что Тиберий снова разгневался.
Он приказал растащить мальчишек. Их растащили. А когда они немного успокоились — велел перебить им обоим ноги. Что и сделал старший стражи — это был Зигфрид.
После такого неприятного случая, разумеется, о продолжении священного ритуала не могло идти речи. Круто повернувшись к жрецам спиной, Тиберий сделал охране знак уходить. И ушел.
Нет, посещение Италии мало приносило Тиберию удовольствия. Большую часть времени он проводил на Капри — в компании своих уродцев, в развлечениях со спинтриями, в беседах с Фрасиллом, Кокцеем Нервой и несколькими приближенными, которых на острове со временем становилось все больше.
Новые собеседники — да, появлялись. Но старые уже начинали покидать своего императора. Как-то раз утром Тиберию сообщили, что Нерва умер — найден мертвым в своей постели, в спокойной позе человека, спящего сладким сном. Это была первая большая потеря. Таких людей, как Нерва — чистых душой и преданных, — в Риме, где правили Калигула и Макрон, наверное, больше было не найти.
А еще через год умер Фрасилл. Это уже была не просто потеря — это была трагедия, знак приближающейся смерти! Предсказание астролога сбылось: он не пережил своего хозяина. Но сколько лет он обещал Тиберию после своей смерти? Это почти забылось. Хотя о таких вещах помнить необходимо, но не хочется — и они забываются. То ли десять лет. То ли два года. Кажется, Фрасилл из года в год называл разные цифры, все время уточняя предсказание.