Ливия, обычно сохранявшая расчетливость и рассудительность в самых невероятных ситуациях, на этот раз чувствовала себя не слишком уверенно, словно застигнутая врасплох своим же решением. Ее царственный супруг Август надолго отбыл в Грецию, и Ливия, оставшись почти единоличной хозяйкой Рима, решилась наконец на очередное злодеяние. Она никогда не доверила бы своих замыслов парламенту, да и Тиберию писала редко, но, поскольку он должен был стать главным действующим лицом в предстоящих событиях, ему следовало хотя бы ознакомиться с ролью. И Ливия, отложив в сторону насущные государственные дела, которым посвящала большую часть дня и половину ночи, отослала секретарей и слуг и положила перед собой чистый лист бумаги.
112 год до н. э.
«Милый и любимый сын», — написала она. И сразу зачеркнула написанное. Первая же фраза получилась такой фальшивой, что могла вызвать у Тиберия приступ его обычной недоверчивости по отношению к матери. Со своей угрюмой скептической усмешкой прочитав письмо, сын может не осознать его важности и, даже наоборот, заподозрить Ливию в том, что она, обещая ему главную роль, хочет сделать его лишь статистом, наподобие тех, что образуют в греческих трагедиях погибающую со стенаниями, но лишенную речей и возможности уцелеть толпу.
Ливия думала, что и сама бы насторожилась, получив от сына уверения в любви и почтительности. Это слегка позабавило ее и странным образом успокоило, как будто вместе с желчью души и чернилами на пергамент вылилась та самая жидкость, что, образуясь в жилах человека, заставляет его чувствовать тревогу и одиночество. Теперь Ливия снова была уверена в себе и даже поняла, какую глупость могла совершить, написав и отослав письмо Тиберию, если бы не споткнулась на такой незначительной части письма, как приветствие. Так с ней будет всегда, подумала Ливия, ее тонкое чутье, изощренный ум и огромный жизненный опыт всегда уберегут ее в этой жизни от непродуманных поступков.
Однако лист пергамента был уже испорчен, и она решила, что все-таки закончит письмо. Ничто так не приводит мысли в порядок, как изложение их на письме. Что же касается дальнейшей судьбы послания, то она будет тесно связана с бронзовой чашей, полной горячих углей, — той, что стоит недалеко от письменного стола с целью обогрева комнаты в нынешний ветреный и дождливый день.
«Милый Тиберий, — снова написала Ливия, позволив себе все же некоторую теплоту, — Письмо это секретное, не показывай его никому, и в первую очередь своей жене, Випсании. Тем более что речь пойдет именно о ней».
На этой строчке Ливия остановилась и задумалась. В самом деле, надо было подобрать такие слова, которые проняли бы ее твердолобого сына. Ведь все равно придется объясняться с ним лично — и надо говорить с ним так, чтобы убедить его бросить Випсанию. Всемогущие боги, кто мог подумать, что Тиберий, лишенный высоких порывов души, так трепетно и пылко станет любить свою тщедушную Випсанию? А между прочим, в этой страстной любви заключается, пожалуй, главное препятствие для замыслов Ливии.
Все это пустяки, сказала себе Ливия после небольшого раздумья. В конце концов уважение к матери и страх — да, именно страх перед нею — окажутся для Тиберия сильнее его супружеского чувства к Випсании. Они будут разведены, и без всякого скандала и сыновнего неповиновения. Все, что делает Ливия, — все делается во благо империи. Перед этим благом личное счастье — ничто. У Ливии, при всем ее богатстве, высоком положении, власти и любви к ней Августа, тоже нет никакого личного счастья, ее счастье — это величие и мощь Рима.
«Мой милый сын, — продолжала писать она. — Ты знаешь, что существует сила, которая сильнее нас. Это — долг. И долг моими устами повелевает тебе отбросить слабости и быть твердым. Ты должен хорошо понимать, что со смертью Агриппы[6] (здесь Ливия на миг остановилась, но справилась с собой и продолжила) мы потеряли в его лице один из тех столпов, на которых зиждется порядок в государстве. Ты понимаешь и то, что, не будь Агриппа женат на Юлии, не будь он зятем Августа и, следовательно, членом его рода, он не обрел бы того значения и положения третьего человека в Риме (после меня и Августа). Теперь бедный Агриппа умер, и Юлия (находящаяся еще в самом расцвете женской красоты) осталась одна. Ты, милый Тиберий, для блага всех нас обязан занять место ушедшего Агриппы — в постели Юлии, в умах граждан и в сердце Августа. Разведись с Випсанией и как можно скорее ее забудь».
Ливия перечитала написанное, и оно ей не понравилось — слишком слащаво, совсем на нее не похоже. Впрочем, она ведь говорила не с сыном, а сама с собой. Разве он может прочувствовать всю тонкость ее объяснений, этот человек — ее сын, грубое и примитивное животное? Нет, истинная роскошь — это роскошь общения с собой. Ливия снова взялась за перо.