— А ты все со своими прибаутками, Марко Тулио. — Он несколько раз дыхнул в трубку, беззвучно смеясь. — Послушай, тебе ведь прекрасно известно, что те земли бросовые, и окружная управа продала их мне только потому, что другие не пожелали вложить и медяка в этакой Тму-Таракани! Вы же у себя в совете сами провозгласили политику возрождения города. И вот я, добросовестный инвестор, строю там, куда больше никто не придет, на мертвой, затапливаемой почве…
— Доктор, поймите меня правильно…
— Я тебя очень хорошо понимаю, Марко Тулио! И если положено не больше трех этажей, значит, так и построим. Мы не станем нарушать закон и подвергать опасности будущих квартиросъемщиков, так или нет?
— Именно это я и хотел от вас услышать, доктор.
— Тогда не будем тянуть резину, — подытожил Варгас Викунья. — Пришли мне досье проекта, и там, где указано шесть этажей, изменим на три. И дело с концом! А тем гринго, что делали по моему заказу исследование почвы, вставим в задницы по динамитной шашке, согласен?
— Ха-ха… Конечно, доктор, — посмеялся Эскилаче, немного расслабившись. — И скажите мне, если не секрет, не припасено ли у вас в загашнике и других проектов застройки?
— Ну как же, ведь это мой хлеб, дорогой советник! Буду направлять их тебе по мере готовности!
Они распрощались, и Эскилаче перевел дух. Он все еще умудрялся находить общий язык с таким опасным противником, как Варгас Викунья. Оба хорошо сыграли свои роли.
С улицы донесся отчаянный автомобильный гудок. Грузовик, развозящий молоко, пытался заехать задом на тротуар и перегородил проезжую часть, чем вывел из себя вынужденного затормозить водителя маршрутки.
Далеко от этого места адвокат Эмилио Барраган бездумно поигрывал брелком с ключами от своего «Пежо-605». Даже дурацкий разговор по телефону с Эскилаче не испортил чудесного солнечного утра со свежим горным ветерком и голубым, безоблачным небом. Адвокат распахнул окно, сквозь кроны деревьев окинул взглядом город. Потом вдруг суетливо ощупал себя в поясе и с разочарованием убедился, что снова заметно прибавил в весе. Он втянул живот, задержал дыхание, затем взялся руками за пухлую грудь, напряг мышцы, поднял подбородок и полюбовался на свое неясное отражение в оконном стекле. Почему Эскилаче обращается с ним, как с никчемным сопляком? Ответ очевиден: Каталина его племянница, и Эскилаче из родственной солидарности помогает карьере ее мужа на адвокатском поприще, подбрасывает ему работу. Барраган провел пальцем по шее и поднес его к носу. Затем торопливо выдвинул третий ящик письменного стола, достал флакон с туалетной водой и пальцем нанес пару капель над воротничком сорочки.
Его беспокоила эта история с трупом на Сисге. Ужасно, что подобное творится в непосредственной близости от цивилизованного общества. Вот почему он испытывал страстное желание переехать на жительство в Лондон, мечтая покупать себе рубашки в универмаге «Харродс» и запасаться провизией на рыночке в Камден-тауне. Или в Париж: магазины на рю Сен-Оноре, бутики на Елисейских Полях, тысяча и одна лавка в районе Оперá. Вот это настоящая жизнь, не то что каждодневное убогое и пошлое существование, которое он вынужден влачить в Боготе, окруженный тревогами, неудобствами, неприятностями и грязью! Кстати, за примером далеко ходить не надо, только вчера ему рассказали в клубе, как один нищий в инвалидной коляске, занимающийся помывкой ветровых стекол на перекрестке, во время остановки на красный свет подкатил к машине жены Кансино Прады, сунул руку в открытое окно, поднес ей прямо к носу какашку и заорал: «Если не хотите жрать это говно, сеньора, гоните-ка сюда бумажку в десять тысяч песо!» Говорят, ее чуть инфаркт не хватил, бедняжку! И неудивительно — мерзость какая!
5
Дома он включил автоответчик и услышал голос Моники: «Ты опять где-то потерялся. Уже половина девятого, а я, как дура, все жду тебя в „Гранаоррар“. Если не появишься через десять минут, позвоню Оскару!» Он посмотрел на часы — ровно десять.
У него возникло ощущение одиночества и грядущей потери чего-то очень важного. Он пошел на кухню, налил себе полстакана «Вьехо-де-кальдас», поставил компакт-диск Скотта Джоплина и стал перечитывать записки, которые хранились в карманах муньеки — цитаты из книг, свои зароки, слова Моники, высказывания Гусмана и собственные мысли, напечатанные на его электрическом «ундервуде» или написанные от руки на чем попало. Он читал их все подряд, пуская под музыку клубы сигаретного дыма и отпивая ром мелкими глотками. «Единственная надежда — в предстоящей выпивке». — Малькольм Лаури. «Не дразни во мне быка, если не хочешь получить рогами!» — Моника. «Клаве подарила мне кинжал, и я вонзил его в Клаве». — Вирхилио Пиньера. «Я проиграл. Опять проиграл. Меня это не расстраивает и не заботит. Проигрыш — дело техники». — Луис Сепульведа. «Побежденный несчастиями, низведенный до жалкого состояния вопреки громадному объему проделанной мною работы, имея безумную жену в лечебнице и не имея возможности оплачивать ее пансион, я самоустраняюсь». — Эмилио Сальгари. «В жизни твоей есть загадочный сумрак…» — «Трио Матаморос».