— Согласен, доктор Тифлис.
— Я разузнаю что смогу и позвоню вам, сеньор советник. — Тифлис обернулся, сделал знак одному из мордоворотов, чтобы расплатился, и гордо удалился.
Барраган и Эскилаче молча сидели на своих местах, угнетенные следами недавнего присутствия Тифлиса — запахом аниса, зрелищем четырех обкусанных лимонных корок и вмятины, оставшейся на обивке сиденья стула.
— Не хмурься, Эмилио, — сказал вдруг Эскилаче, вставая, — этот тип нас спасет!
— Да, но… какой ценой?
— Какая бы ни была, а платить придется, дорогой мой.
17
А теперь, уважаемые члены ассоциации, вы узнаете о наступлении самого важного этапа в жизни вашего покорного слуги.
Но прежде позвольте мне немного отклониться от темы. Ибо, как для послушника церемония посвящения в сан и голосования является величайшим свершением в его судьбе, точно так же для того, кто сейчас выступает перед вами — вернее, кем он был в далекие и туманные годы юности, и тем не менее уже тогда ощущал призвание к военному делу и служению обществу — переломным моментом, горным перевалом на жизненном пути или, как говорил один барранкский священник, «души моей полночью темной», стал день торжественной присяги на знамени. Вместе с другими молодыми людьми, воодушевленными патриотическим духом, составляющими радость и гордость отечества, я с готовностью поступил в школу начальной военной подготовки. Тому предшествовала жаркая и трогательная семейная сцена, поскольку мои бабушка и тетушка не желали, чтобы их отпрыск и единственный мужчина в доме похоронил себя в стенах солдатской казармы. Мои проблемы с секрецией желез и развивающейся полнотой — и тут я вновь возвращаюсь к нашей теме — тогда представляли для меня одновременно и физический недостаток, и моральный стимул. Я сказал себе: «Аристофанес, веру и целеустремленность, необходимые тебе для противостояния аномальным особенностям твоего организма, ты почерпнешь в суровых условиях обучения в Школе полиции, а заодно послужишь родине» — которая, если позволите, является нашим величайшим достоянием. Так я и поступил с убежденность человека, открывшего для себя собственное предназначение.
Вот так, уважаемые члены ассоциации, началась моя военная подготовка, а по ходу дела и ставшая для меня делом чести борьба с помещавшейся во мне массой плоти, удушающей мою личность. Ласкательное прозвище Толстячок, данное мне продажными женщинами — упоминаю их в последний раз, достопочтенные дамы, обещаю! — сменилось на обидное Чанчо Мойя, каковым окрестили вашего покорного слугу его товарищи по школе с грубоватой прямотой, характерной для учащихся заведений такого рода, поскольку слово это означает не что иное как «свинья». Если я стану утверждать, что годы, проведенные в «учебке», были для меня счастливыми, то погрешу против истины… Дефект плоти, если позволите употребить подобный термин, сделал меня весьма заметным в глазах многих младших начальников и некоторых старших, посчитавших своим долгом вступить со мной в еще более жестокую схватку, чем я сам. Однако сколько бы раз я ни отжимался и ни выбегал на футбольное поле, какую бы дистанцию ни покрывал в марш-броске с полной выкладкой или гусиным шагом, позорная полнота никак не хотела уменьшаться, будто стальной оболочкой сковав мое тело.
Со временем Чанчо заработал в Школе полиции репутацию самого исполнительного и дисциплинированного курсанта, и этим качествам — я здесь выражаю не свое личное мнение! — ваш покорный слуга не изменял на протяжении всей служебной карьеры. Есть добровольцы водрузить знамя на высотке? Шаг вперед делает Чанчо! Кто поможет расставить мебель в курсантской столовой? Опять Чанчо! Кто поедет с мусоровозом сжигать мусор? И снова Чанчо! Постепенно руководство школы перестало видеть в том, кто сейчас выступает перед вами, толстого увальня, каким считало его поначалу. И даже тот самый начальник, что при любой возможности старался, по курсантскому выражению, выжать из меня молоко, в итоге стал моим добрым другом, уважительным и заботливым, а товарищи по учебе уже после первого курса перестали дразнить меня Чанчо, а вместо этого прозвали Леон — Лев — в честь царя зверей, который — говорю это без малейшей толики тщеславия! — животное большое и грузное, однако оттого не менее мужественное, а совсем даже наоборот!
Так вот, значит, в день торжественной присяги на знамени, когда мои тетя и бабушка в первом ряду, выражаясь поэтическим языком, проливали море слез, ваш покорный слуга раз и навсегда связал свою судьбу с долгом патриота и гражданина, преданного служению обществу. Новенькая форма сидела на мне, по словам тетушки, как влитая. К сказанному могу добавить, что тот день стал для меня одним из самых счастливых, хоть, к безмерному стыду своему, я не сумел устоять перед ромовым десертом, приготовленным в количестве нескольких килограммов близкими мне людьми, а точнее, женщинами…