— Это твоё субъективное переживание. Байрону оно не может быть известно.
— Сильные чувства разносятся по воздуху…
— Он написал это раньше!..
— А вдруг он провидец?
— Что ты в этом смыслишь!?… Ну,… предположим, ты прав… Но почему я всё же не могу её продать? Она отработана, как патрон после выстрела. Беда была предсказана, отведена — и теперь это просто исписанная бумага. Чем мне грозит её утрата?
— Нам, может, и ничем,… но вот он может затосковать или увидеть страшный сон…
Макс натужно вздохнул, снова взлез на стол, чтоб спрятать лист, задержался, загляделся на вплывающую из тумана улицу и прошептал:
— Ну, и пусть, — рванул белый уголок из-под чёрной ветхой корки, — … Ему не привыкать.
Эжен покривился. Он видел: первое, чего хочет Макс, — это поквитаться за что-то. Сам же он, Эжен, не хранил обид и считал мстительность уродством. Уследив его мысли, Макс сказал:
— Незлопамятные люди причиняют ближним больше боли: они не помнят как чужого, так и собственного зла… Где производят графологическую экспертизу?
— Я не знаю.
— Кто знает?
— … Эмиль Блонде. Он с десяти до двух торчит в редакции «Дебатов».
Глава V. Новые страдания Люсьена
— Вы сегодня виделись с тем вчерашним дедом?… Вы обсуждали то, что я вчера наговорил про зёрна?
— … Ты очень правильно всё сказал.
— Вы со мной согласны?
— … Уже темнеет…
— Вы согласны??
— Конечно…
— Тогда добавьте что-нибудь от себя…… Расскажите,… что такое соль земли?
— Это… величайшее сокровище, воплощённая надменная свобода, для которой нет ни закона ни запрета; вкус жизни, вкус хлеба, вкус крови…; если его не станет, всё потеряет смысл… Мой сосед считает, что она — вкус смерти… Смерти, которая повсюду… в живом… Видишь ли, то, о чём я говорю, это вовсе не сила. Она ничего не совершает, она бесплодна, но непобедима. Она чудесна своей безудержностью. Если зерно прорастает и даёт множество себе подобных, то соль растворится и убежит; она неуловима… И есть люди, подобные соли.
— Они — не более чем приправа в земном пироге.
— Есть приправы-излишества, и лишь некоторые — необходимы. Ты видел мою подругу? Она перчинка, пряность. Без неё всё же можно обойтись. А без соли — нельзя.
— А вы — что?
— Я — обычное зерно, выпавшее из клетки хранилища в тёмный угол,… забытое жизнью и смертью… и ждущее… какого-нибудь… крысёнка…
— Вами не всякий не подавится.
— … Давай об этом забудем… Задуй свечу.
Сначала он делал всё понарошку — только руками, попутно объясняя, как при этом нужно себя вести, как ко всему подготовиться. Он так ловко провёл вступительный этап, что сближение по-настоящему произошло почти незаметно, но через час поле пожелания спокойной ночи его разбудили рыдания Люсьена: тот развспоминался в тишине и темноте о своих похороненных мечтах: о славе, свободе, собственном особняке в центре Парижа, о нарядах, экипажах, ложах в опере и театрах, о знатной любовнице — и тут, пропавший без вести для всего мира, находящий себя рабом заезжего извращенца, он не смог не расплакаться; горе текло в нём вместо крови. Но тьма услышала, коснулась наугад трясущегося тела и спросила мягко:
— Что ты?
Из теста стона стали неуклюже лепиться слова, тут же растекающиеся, слипающиеся: женщина, карета, фрак, шампанское, карманные часы из золота, собрания сочинений в дорогих изданиях, лавры, двор, шелка и бархат, перстни, счастье…
— Ты собирался скрыть за этим что-то очень важное?
— Нееет!!! Я хотел ЯВИТЬ себя!!! Установить себя! Жить! Жить!..
Тьма облепила Люсьена горячей нежностью, таящей неодолимую силу.
— Да кто же так являет!? Глупый мой зверёк! Тебе бы следовало надеть в их театр один длинный плащ, обуться набосо и оставить в гардеробе всё, что не ты, чтобы они увидели ТЕБЯ во всей красе. Никто бы не посмел тогда подумать о твоей семье, о деньгах и занятиях. Всё заслонил бы ТЫ, но ты, когда была возможность, сам себя зашторил именем, нарядом, спутницей — и вот всем захотелось знать об остальном твоём другом…
— Я ничего не понимаю! — проскулил Люсьен, — В общественных местах нельзя быть голым! Там непременно нужен модный фрак!
— Я знал такого одного…: и дюжина фраков не скрыла бы его наготы… Сам я всегда одет, но на то я и конспиратор… Но ты… ты оказался никому не нужным в правде? Это невозможно. Или ты лукавишь мне, или ты мёртв…
— Да!!! Я мёртв! — Люсьен рванулся куда-то прочь, но был придавлен к перине.