— Нет, благодарствуйте.
Художник ушёл, не заметив в толпе друга-Даниэля. Эжен встал:
— Ну, всё, люди, дальше говорю только с теми, кто пришёл пустым. Или, конечно, с теми, кто хочет мне что-нибудь безвозмездно вернуть.
Следующему просителю он отказал за слишком чистые ногти, двум другим дал по сотне, к четвёртому придрался из-за галстука, над пятым и шестым сжалился двумя полтинниками.
— Господа, — сообщил нерасходящейся толпе, — я исчерпался.
Тут Даниэль, превозмогая стеснительность, встал и тише, чем хотел, сказал:
— Я возвращаю вам долг, — и поднял над головой банкноту в пятьсот франков.
Ему тот час дали дорогу к главному столу. Эжен озадаченно взял ценную бумагу:
— Так… И что мне с этим делать?… Народ, никто не разменяет? — все засмеялись, — Ну, может, у кого хоть ножницы завалялись? — снова смех, — … Мэтр, — обратился Эжен к Фликото, наблюдающему за собранием, — хоть вы нам помогите.
— Не могу, — ответил ресторатор, — вчера закупил фасоли и солонины, так что самая большая сумма у меня сейчас в долговой книге.
— И сколько там, если не секрет?
— Шестьсот двадцать три франка.
— Ага, — окружающим, — вот случай возместить нашему кормильцу. Я отдаю эту бумаженцию, а вы скиньтесь по франку, и кредит господина Фликото станет просторен, как прерия… — никто не отозвался, — Эй, я знаю, что у большинства из вас в карманах по сотне, а то и больше!
Но люди, потупившись, пятились, неразборчиво ворча.
— Ах вы шкуры! Гроша жалко — для братьев!? — загремел Эжен, — Убирайтесь вон, чтоб духу вашего здесь не было!!
Бедная молодёжь послушным стадом вывалила на улицу.
— Что за ублюдки! — шёпотом рыдал Эжен, катя из глаз настоящие слёзы.
— Однако, это были не только ваши клиенты, — заметил Фликото.
— У меня есть ещё,… — начал Даниэль.
— Да не рыпайтесь вы! — Эжен подошёл к прилавку, выгреб из кармана полную горсть серебра и золота, присыпал ею купюру, — Считайте, — вернулся к Даниэлю, уже сидящему за его столом, — Простите за грубость… Сглазил меня ваш дружок.
— Который?
— Художник.
— Вы давно с ним общаетесь?
— Впервые видел. Имени-то не знаю…
— А как же?…
— У вас на лице всё было написано.
— Мне казалось, вы на меня не смотрите… Что значит сглазил? Опять какое-то… поверье?
— Просто чувство — пакостное такое, словно душу из тебя вытягивают!
— Лишние, — сказал Фликото, отодвигая монеты; Эжен опять снялся с места:
— Я должен убедиться, что записи аннулированы.
— Сделайте это сами, — ресторатор почтительно подал ему перо и раскрыл свой гроссбух; Эжен глянул исподлобья и разом выдрал из книги все хоть мало-мальски замаранные страницы.
— Ну, и правильно, — быстро улыбнулся Фликото — ни дать ни взять, седой бургомистр перед молодым князем, — Выбирайте, что угодно, для себя и друга — угощаю.
Эжен кинул на свой стол папку с меню, ничуть не угрожая Даниэлю, ещё раз посмотрел в лицо хозяину. Тот схватился за фартук, как будто приготовился к побегу, но устоял…
— Не стесняйтесь ради Бога, — тихо сказал Эжен, снова склоняясь над столом и почти упираясь лбом в лоб соседа, — Я удивлюсь, если этот старый хрен нажёг меня меньше, чем на четвертной.
— Возьму треску в кляре, рис, куриную котлету и… абрикосовое варенье. И булку… И чай. Сладкий.
— Мне тоже варенье.
— Жозеф Бридо — так зовут художника. Из всех нас он наименее умеет контролировать свой талант, свои эмоции и воображение. Если он вам показался мрачным, угнетённым, на то есть причины. Совсем недавно он принёс нам свою новую картину. Она была крупнее всех предыдущих, а он с порога назвал её шедевром, но, когда развернул,… наше разочарование граничило с ужасом и очень скоро целиком уходило в него. Мы увидели, как какой-то седой бородач, отрезающий ногу молодой женщины…
— Живой или мёртвой?
— Не только мёртвой, но уже порубленной кусков на десять!.. Жозеф сказал, что это библейский сюжет — расчленение наложницы левита. Ещё говорил, что начал работу в манере Караваджо, но всё же увлёкся цветовой гаммой, может быть, больше, чем следовало. Вдруг он осёкся — увидел наши лица… Сперва допытывался, что нам не нравится, а в конце концов схватил мой перочинный нож, располосовал холст и побросал клочки в огонь.
— Нда, веселуха там у вас…
— Может, вы и правы были насчёт проклятия, тяготевшего над Луи Ламбером… Мишель Кретьен мечтает о создании всеевропейской федерации с единой валютой и общим комитетом управления, но утверждает, что её возникновению должна предшествовать великая война или революция, которая оставит всю Европу и, может быть, часть Азии — цитирую: в руинах, осыпанных пеплом и омытых реками крови… Себастьен Мэро, естествовед, был одержим взаимосвязями инстинктов размножения и самоубийства. Например, оплодотворяемая паучиха пожирает своего паука, а сама потом отдаётся на съедение новорождённым паучатам.