— Это его философская повесть «Кандид, или Оптимизм».
— Знаю, проходили в седьмом классе. Господин Сен-Пре, учитель, дал нам книжку и вечером в спальне её читали по очереди вслух. После разбрызганных мозгов я попросил её у чтеца, взял и разорвал, объявив сволочной и поганой. На меня накинулись разом десять человек, но остальные девять встали на мою сторону; вышла отменная стенка-на-стенку, в которой от книжонки не осталось целой четверти страницы. Когда надзиратель приказал пропеть Te Deum, у меня были разбиты нос, бровь, губа и сломано плечо, другие пацаны выплёвывали зубы, держались за рёбра и головы; с пола можно было насосать стакан крови. Я сразу назывался зачинщиком, объяснил причину и на сей раз не встретил оппоненции: очевидно, что, если, прочитав две с восьмушкой главы, двадцать мальчишек чуть не поубивали друг друга, — эта повесть исполнена зла. Сен-Пре схлопотал выговор от директора, а я — место в коллежском лазарете. Он, словесник, проведал меня там, стал втирать про прогрессивность Вольтера, про иронию и что-то ещё, но впустую. С тех пор я не читаю художку.
Не дав спутнику набрать в грудь воздуха для нового вопроса, Эжен вдруг начал расспрашивать о катр-ванских подвижниках. Даниэль с энтузиазмом отвечал всю оставшуюся дорогу, забыв смотреть по сторонам и не чувствуя времени. Но, слушая его, неуклонный прагматик только вздыхал украдкой: эти молодые гении не умели создавать ничего, кроме речи; исключение — Жозеф, художник, но что ещё у него за картинки? Даже Рафаэль вроде на пианино играет (музыка — отличнейшая штука!), может поразвлечь насельников Дома Воке, а тут!..
Пришли. Навстречу в окружении встревоженных, полуодетых людей выступил их избранный старшина, сморщенный, но бодрый ветеран Калё.
— Привет, мой генерал! Чего гудите?
— Там к вам того… конкуренты…
В гостиной, сидя верхом на стуле, грозно зыркал по сторонам респектабельный, хоть и недолощёный господин, буржуазно упитанный, рослый, лет пятидесяти с лишком.
По стенам, на лестницах и открытых галереях второго этажа робковато толпились жители.
— С кем имею удовольствие? — спросил Эжен, представившись.
— Дарберу, содержатель приюта для бездомных у моста Турнель, — объявил пришедший, пристукнув об пол тростью, — Человек, которого вы разорили!.. За последний месяц у меня переночевало всего семьдесят четыре остолопа, из которых треть не вязала лыка и заблёвывала мне всё помещение, четверть устраивала дебоши, так что мне приходилось звать жандармов, а за остальными и без приглашения являлась полиция, никогда не забывающая взять штраф со всякого, кто носит цилиндр и часы на цепочке. Сегодня, просмотрев бухгалтерию, я понял, что у меня не найдётся даже сотни-другой, чтоб заплатить паре мордоворотов за урок вашей милости!..
С четырёх вершин на неудачника пошла лавина брани и угроз, но Эжен остановил её разводом рук.
— Действительно плачевно, я вполне сочувствую, — ответил, — и даже признаю свою ответственность. Согласен выкупить остатки вашего предприятия (- Дарберу вскочил — ) по цене, которая устроит нас обоих. Завтра или послезавтра загляну к вам, а сейчас не смею задерживать.
Недружелюбный гомон подтвердил гостю, что ему пора; он умотал, тряся туком.
— Правда что ли купите егонную ночлежку? — спросил Эжена Калё.
— Хотелось бы, но только её надо будет переделать частично в столовую — тогда вы сможете нормально обедать каждый день — частично в баню, благо река рядом. Если у кого найдутся лучшие идеи, я с радостью послушаю минут через десять, а сейчас позвольте показать товарищу здесь кое-что.
Оставив подопечных совещаться внизу, Эжен повёл Даниэля по лестнице:
— Как думаете, сколько спальных мест в этой гостинице?
— Триста? Триста с половиной?
— Затевая всё, я постановил себе костьми лечь, но чтоб не меньше тысячи.
— Но как!?
— Да, это был вопрос.
Вошли в комнату, где селились мальчишки от семи до пятнадцати лет, днём рассекавшие по улицам. Обстановка удивляла сразу: потолков почти не видно из-за сплошного дощатого настила, который поддерживали толстые брусья; простенько сколоченные лесенки вели наверх.
— А вот ответ — polaаti — русская фишка. Пара дней столярной возни — и жилая площадь удвоена.
— Невероятно!.. Неужели в Париже столько бесприютных!?…
Эжен прохаживался, проверяя, все ли форточки открыты.
— Я не говорю, что здесь каждую ночь спит тысяча несчастных. Просто могли бы. При необходимости можно и третий ярус соорудить — развесить между столбами гамаки, как на флоте. Видите крючки? А так в моей картотеке числится 622 лица…