Живой измерил бы срок этого насильственного и пустого сна девятью днями.
Наконец листья пожухли, стебли стали льняными шнурами, иглы одревенели и к полководцу вернулись чувства. «Вообрази раздетого муравья», — сказал он себе и Богу, но нашёлся и третий слушатель: на длинном диване сидела Дануше.
— Я тебе сочувствую, — произнесла она, — Ты узнаёшь меня?
Он отогнул от глаз переплетённые лианки:
— Да. Я как раз недавно вспоминал о нашей встрече. Будешь снова просить?…
— Да. Именем Анны Байрон (- выложила на стол последнюю из двух брошей — ), добывшей для тебя желанное зерно и прорастившего его в собственной крови; именем Пресвятой Матери-Богородицы, утешавшей тебя в мире спящих; именем твоей соратницы Жанны, томящейся на острове Смерти…
— Я согласен!.. Дай только собраться… Выйди. Не заждёшься.
Скоро он явился в полном стальном облачении, опоясанный мечом и в шлеме — не шлеме, а мешке, туго сотканном из проволоки и грубо продырявленном изнутри для глаз и рта: обрывки железных нитей щетинились наружу; достопамятная брошь красовалась на лбу.
— А это для тебя, попробуй, — протянул Дануше лёгкий шестопер, — Случалось в жизни бить человека?
— Однажды…
— Успешно?
— Сбила с ног…
— Хорошо.
— Так я должна пойти с тобой?
— Во-первых, сам я не найду твоего дружка: я его не видывал; во-вторых, есть условие (не мной оно придумано): из Монсальвата можно выбраться только втроём.
— Что ж, я готова.
Они сошли в нижний зал. Там мало что изменилось, только некоторые воины уже сидели на своих одрах, всё ещё бессильно свесив головы и руки, иные поднимались и валились вновь. Валькирии отмывали мечи зелёной водой. Военачальник попросил у них её, наполнил большую из двух прихваченных им фляжек.
В поле перед цитаделью было пусто и пасмурно.
— Пойдём туда, — безликий указал налево вдоль стены.
— Далеко тут?
— Посуди сама: увидим издали мост, минуем его на полсотни шагов, повернём вверх, заглянем в скотный край, и это будет половина пути. Монсальват стоит с обратной стороны Валхаллы. Он почти так же велик…
— И многолюден?
— Давай сосредоточимся на цели, пока Дух Правды наполняет нас нескупо: там Ему почти нет места. Как зовут того, кого мы ищем?
— Ротгер фон дер Лангенкампф.
— Откуда он?
— Из-под Кёльна.
— Каков собой? Сколько прожил?
— Ему было, наверное, лет двадцать пять — двадцать семь. Ростом высок, волосы цвета дубовой коры, и глаза как молодые жёлуди… Не знаю, что ещё сказать.
— А умер как?
— Секирой зарубили…
— У. Не тужи. Такие ли бывают смерти! К тому же здесь он просто спит, и мы вот-вот его разбудим.
— … Расскажи о тех, с кем нам придётся драться.
— Это пугала — не люди, не демоны, а так, личины страхов. Три главных: слабость, сиротство, вина. Когда они захватывают дух целиком, он попадает в ту тюрьму и погружается в бессрочный сон.
— Ты часто там бывал?
— Двенадцать раз. Впервые — чтобы вытащить Жанну. Мне помогала воительница с дальнего востока. Потом сама Жанна ходила со мной.
— Участие женщины обязательно?
— Да. Иногда хоть пять, хоть десять мужчин — это всё-таки полчеловека.
— Случались неудачи?
— Нет.
— … Расскажи о себе? Кто ты родом? каких кровей?
— Зачем это тебе?… Ну, ладно. По отцу я обр, по матери — угро-франк.
— Как же ты управляешься со всей Европой?
— Школа хорошая: боевому искусству меня учил норманн с Арморики, закону Божию — галл из Реймса, а грамоте — британский сакс.
— И ученик ты был прилежный.
— Даже слишком. К шестнадцати годам читал и писал на четырёх алфавитах и восьми языках, знал наизусть оба Завета, на бой выходил не менее чем против дюжины… Я привык всех понимать, всех побеждать и думать о Боге, вместо людей. И хватит обо мне. Напомни, с какого ты века.
— С пятнадцатого от Пришествия Господня.
— Чудное время: люди были так же сильны, как в седьмом, а боялись куста в темноте.
Пока Дануше, возражая, расхваливала доблесть родичей и знакомцев, показался и остался позади мост. Странники свернули в горы, поднялись на гребень.
— Сейчас, — предупредил полководец, и сквозь его железный мешок просветила улыбка, — мы увидим ЗВЕРЕЙ!
Пройдя ещё немного, они достигли отвесного обрыва, бывшего одной из четырёх сторон громадного загона, в котором бродили, лежали, чесались, чавкали, хрюкали полсотни с лишним вепрей — каждый величиною с мамонта. При них паслись и кабанята, совсем малыши, не крупней взрослой свиньи.