— Хорошо у тебя тут…
— Говори потише: за стенкой спят мои дети.
— Мать которых — Анастази?…
— Разумеется.
— А она где? Что с ней?
— Она овдовела. Муж обошёл ей в завещании, отказал всё старшему сыну… Впрочем, там и отказывать-то уже было нечего… Она ушла в монастырь, Эрнеста забрала тётка, Полину и Жоржа — я.
— Давно вы тут ютитесь?
— Мы всего-то две недели как вернулись из Англии. Там у меня кое-какая недвижимость. Еда там сытная, погода хорошая — летом, но зимовать невозможно…
— Слушай,… Макс, ты в состоянии объяснить, что тебя понесло на Монмартр?… что ты там надеялся откопать — мешок алмазов что ли?… Я, допустим,… ну,… с приветом немного — это же ясно, но по тебе никак не скажешь…
— Мне были сны. Их трудно описать. Это началось ещё в Англии, а здесь стали являться и дневные видения… О тебе… Ты знаешь больше моего.
— Я только знал, что там есть этот медальон — я сам его туда положил.
Макс протёр золотой диск краем платка, рассмотрел у света.
— Но ты ведь не за этим шёл?
Эжен почувствовал испуг перед разоблачением, хотя не понимал, на чём его ловят.
— Я не помню, когда последний раз ел! Мне не на что купить воды и дров! Мне нечего надеть! Всё, что можно, я уже отнёс в ломбард…
— Не то, — непреклонно вёл его к признанию Макс, — У тебя ведь есть богатая любовница.
— Я не могу её больше видеть! Она позволила ему умереть!..
— Так кто он тебе?
— Он мне всё!!! Он единственный, кого я люблю!!!
Макс присел на табурет, прикусил большой сустав указательного пальца…
— За что?
— Я не встречал никого лучше! Он был сама доброта и любовь. Как они могли так поступать с ним!? По сравнению с ним все они — грязь!
— А ты?
— … Меня он называл своим ангелом… Но я тоже виноват…
— … Ты рад, что встретился сегодня с ним?
— Ты не представляешь, как! Он улыбнулся мне. Теперь мне нечего бояться, а ждать совсем недолго, и он не прогонит меня…
— О, боюсь, это ошибка. Ты нужен ему здесь и дорог лишь как защита и услада его дочери. Твоё место — возле Дельфины, и если ты от неё отречёшься, он проклянёт тебя.
— … Но она… глупая эгоистка!.. у неё… белые ресницы…
— У неё могут быть зубы в три ряда и ежовая шкура на животе, но ты принадлежишь ей. Так распорядился Отец.
— Ну, а сам ты чего заслужил!? Из-за тебя жизнь другой его дочери стала адом! Где твоя любовь и верность!? Как ты смеешь читать мне тут мораль!?
— Не ори: детей разбудишь.
— Покажи мне этих детей! Может, у тебя и нет их! может, это только блеф — ведь ни на что другое ты как будто не способен! А! Ну, ещё лопатой шуруешь недурно!
Макс выдернул одну свечу, кивком позвал за собой и привёл Эжена в соседнюю комнату, где к спине камина жалась кровать. Огонёк в красной юбке полетел над ней и над двумя головками — тёмной и белокурой. Обе были острижены на длину указательного пальца, и нельзя было понять, кто мальчик, а кто девочка. Темноволосое дитя шелохнулось во сне, потёрло ладошкой слипшиеся глаза. Макс перехватил каплю воска, падающую на лоб малыша. Эжен в смущении отошёл, вернулся в прихожую.
Макс догнал его, возвратил свечу в хоровод.
— Убедился?
Эжен сложился на диван и лишь вздохнул. Макс тихо продолжал:
— Большинство людей добрей меня, но Тот, Кто знает всё, знает, как много я люблю,… как мне плохо без моей Анастази. Я обязательно найду её. Пусть она ненавидит меня сейчас, пусть — навсегда. Это её право…
— Ты хорошо говоришь,… — прогрустил Эжен, — Правильно… Я был когда-то добр, но теперь это ничего не значит: для меня здесь всё кончено — всё стёрто…
Макс повернулся, сел на прежнее место.
— У тебя тоже есть семья: родители, братья и сёстры…
— Это у них есть (был, точнее) я. Даже не я, а какие-то надежды. Я был для них средством… обогащения, возвышения, что ли… и всё — под приторное кудахтанье и щебет…
— Зато отец, наверное, не слишком церемонился…
— … Ну, он хотя бы говорил, что думал: я выродок и дармоед… Париж дал ему полное право так меня называть…
Взгляд Эжена задержался на прикрытой двери спальной, откуда сквозил ровный яркий изголуба-белый свет.
Оба вскочили на ноги и смотрели то друг на друга, то на лучи, вырезающие из темноты прямоугольник.
— Пойдём, — шепнул Макс.
Створка отворилась сама собой перед первым их шагом. Чудесное сияние оказалось аурой непонятно откуда возникшего старика, сгорбленного, неопрятного, усталого — точь-в-точь такого, каким он бродил по пансиону мадам Воке в воспоминаниях и снах Эжена. В сухой подрагивающей руке он держал жёлтый блестящий кружок. Макс сунул руку в карман… и только вздохнул, насупился, оглянулся на дочь и сына — те спали: свет им не мешал… Эжен в ликовании метнулся к призраку, но вдруг замер и тоже опустил голову.