[176] В следующих главах мы увидим, что некоторые животные, стоящие весьма низко в ряду живых существ, видимо тоже обнаруживают известную долю рассудка. Без сомнения, часто бывает очень трудно отличить действие разума от действия инстинкта. Так, доктор Гейс в своем сочинении «The Open Polar Sea» несколько раз замечает, что его собаки переставали тянуть сани сомкнутым рядом и разбегались в разные стороны, когда им приходилось идти по тонкому льду, как бы для того, чтобы распределить свою тяжесть с большей равномерностью. Это было часто первым указанием и предостережением для путешественников, что лед становится тонким и опасным. Спрашивается теперь, поступали ли собаки таким образом на основании опыта каждой в отдельности, или по примеру более старых и опытных собак, или по наследственной привычке, то есть по инстинкту? Этот инстинкт развился, может быть, с того, весьма отдаленного времени, когда туземцы впервые стали запрягать собак в свои сани. Или же северные волки, родоначальники эскимосской собаки, приобрели, быть может, этот инстинкт, предупреждавший их не нападать большой стаей на добычу, когда лед был тонок? Лишь по тем обстоятельствам, которые сопровождают то или иное действие животного, мы можем судить о том, следует ли приписать его инстинкту, разуму или простой ассоциации идей; впрочем, последний акт тесно связан с рассудочной деятельностью. Любопытный случай приводит профессор Мебиус:[177] щука, помещенная в наполненный рыбой аквариум, была отделена от них стеклянной пластинкой; в своих попытках схватить рыбу она с такой силой ударялась о стекло, что иногда впадала в оцепенение. Она повторяла свои попытки в течение трех месяцев, но, наконец, научилась осторожности. Стекло убрали, но щука уже не нападала на прежних рыб, хотя проглатывала всех новых, которых пускали в аквариум. Вот как укрепилась в слабом уме ее идея о сильном ударе в связи с попыткой поймать кого-либо из прежних соседей. Если бы дикарь, никогда не видавший стекла оконной рамы, наткнулся бы на него, то у него надолго сохранилась бы в уме ассоциация представления об ударе и об оконной раме, но в отличие от щуки он, вероятно, стал бы размышлять о природе этого препятствия и соблюдал бы осторожность лишь при сходных обстоятельствах. У обезьян, как мы сейчас увидим, всякого болевого или даже просто неприятного ощущения, сопровождающего какое-либо действие, иногда достаточно, чтобы животное более не повторяло такого действия. Если мы припишем это различие в поведении щуки и обезьяны единственно тому, что ассоциации идей во втором случае значительно сильнее и прочнее, чем в первом, хотя щука и получала много раз значительно более тяжелые поучения, то можно ли утверждать, что в приведенном примере с дикарем сходное различие предполагает обладание умом совершенно иного рода? Гузо рассказывает,[178] что раз, во время перехода через обширную сухую равнину в Техасе, его две собаки сильно страдали от жажды и тридцать или сорок раз кидались в ложбины в поисках воды. Ложбины эти не являлись долинами, они были лишены деревьев и по растительности не отличались от остальной равнины и, будучи абсолютно сухими, не могли издавать запаха сырой земли. Собаки вели себя так, будто они знали, что углубления в земле представляют места, где с большей вероятностью можно найти воду. Подобное же поведение Гузо нередко наблюдал и на других животных. Я видел сам и смею утверждать, что это видели и другие, как слон в зоологическом саду в случае, когда брошенный ему предмет лежал слишком далеко, направлял из хобота сильную струю воздуха так, чтобы она ударялась в землю впереди предмета и, отражаясь от земли, приближала бы предмет к нему. Известный этнолог мистер Уэстроп сообщил мне, что он видел в Вене, как медведь сознательно приводил лапой в движение воду в бассейне близ самой клетки, чтобы образовавшееся течение увлекло к нему кусок хлеба, плававший в воде. Эти движения медведя и слона вряд ли можно приписать инстинкту или унаследованной привычке, ибо они совершенно бесполезны животному, живущему на воле. Какая же разница между подобными действиями, когда их совершает дикарь или какое-либо из высших животных? Дикари и собаки часто находили воду в ложбинах и совпадение обоих этих обстоятельств ассоциировалось в их уме. Цивилизованный человек стал бы, может быть, обсуждать предмет с общей точки зрения, но дикарь, насколько мы его знаем, едва ли пустился бы в рассуждения, а тем более собака. Оба они стали бы искать одинаковым образом, хотя часто и без успеха, и у обоих руководителем был бы рассудок, все равно, существовали ли у них в сознании общие соображения о предмете или нет.вернуться
Сочинение мистера Л. Г. Моргана «The American Beaver», 1868, представляет хороший пример этого. Я, однако, не могу удержаться от мысли, что он придает уж чересчур мало значения инстинкту.
вернуться
Моbius, Die Bewegungen der Thiere etc., 1873, стр. 11.
вернуться
Ноuzеau, Facultes mentales des Animaux, 1872, т. II, стр. 265.