Кроме любви и участия, животные обнаруживают еще другие свойства, связанные с общественным инстинктом, которые у людей назывались бы нравственными. Я вполне согласен с Агассицом[249] в том, что собаки обладают чем-то весьма похожим на совесть. Они несомненно обладают некоторым уменьем владеть собой, и этого никак нельзя отнести на счет одного страха. Браубах[250] замечает, что собаки не позволяют себе украсть что-либо съестное в отсутствие хозяина. Собака издавна считалась олицетворением верности и покорности. Слон тоже верен своему погонщику или хозяину, вероятно, считая его вожаком стада. Мистер Гукер говорил мне, что однажды слон, на котором он ехал в Индии, завяз так глубоко в трясине, что оставался недвижим почти в течение всего следующего дня, когда его наконец вытащили с помощью канатов. В подобных случаях слоны хватают хоботом всякий предмет, живой или мертвый, и суют его себе под ноги, чтобы воспрепятствовать дальнейшему погружению тела; погонщик ужасно боялся, как бы животное не схватило доктора Гукера и не раздавило бы его до смерти. Сам же погонщик, как уверяет доктор Гукер, находился вне подобной опасности. Такое самообладание слона, в момент, когда тяжелое животное находится в столь опасном положении, является удивительным доказательством его благородной верности.[251]
Все животные, которые живут вместе и защищают друг друга или нападают сообща на неприятеля, должны до известной степени быть верны друг другу, а те, которые следуют за своим предводителем, должны быть до известной степени послушны. Когда павианы в Абиссинии[252] грабят сады, они молча идут за своим вожаком, а если какая-либо неосторожная молодая обезьяна нарушит тишину, то пинки других обезьян научают ее молчанию и послушанию. Мистер Гальтон, имевший превосходный случай наблюдать полудикий рогатый скот в Южной Африке, замечает,[253] что отдельные особи не выносят даже короткой разлуки со стадом. Они наделены в высшей степени рабскими инстинктами, поддаются всякому общему решению и спокойно подчиняются всякому быку, достаточно решительному, чтоб принять на себя роль вожака. Жители, с целью добыть наилучший упряжной скот, выбирают всегда для передовых быков тех, которые имеют обыкновение пастись отдельно, обнаруживая таким образом известную самостоятельность. Мистер Гальтон прибавляет, что такие животные редки и ценятся дорого если бы подобные особи нарождались в большем числе, то были бы быстро истреблены, потому что львы всегда подкарауливают тех, которые отстают от стада.
Что касается побуждения, заставляющего некоторых животных соединяться обществами и помогать друг другу, то в большинстве случаев) его можно объяснить чувством удовольствия или удовлетворенности, которое они испытывают, выполняя другие инстинктивные действия, или же чувством неудовлетворенности, которое остается в тех случаях, когда другие инстинктивные действия встречают препятствия. Мы видим подобные примеры очень часто, и они особенно поразительны в приобретенных инстинктах наших домашних животных. Так, молодая овчарка находит величайшее удовольствие гнать перед собой стадо овец и бегать вокруг него, но никогда не нападает на них; молодой фоксгаунд [лисогон] любит охотиться за лисицами, между тем как другие виды собак, по моему личному наблюдению, не обращают на них никакого внимания. Какое сильное чувство внутренней удовлетворенности нужно для того, чтобы заставить птиц, эти столь подвижные существа, сидеть долгие дни на яйцах! Перелетные птицы тоскуют, когда им мешают улететь, может быть, потому, что отлет в этот долгий путь доставляет им наслаждение. Но вряд ли можно допустить, чтобы описанный у Одюбона несчастный гусь с подрезанными крыльями, пустившийся в путь пешком, когда наступило время отлета, отправился в это далекое путешествие — может быть, более чем за 1000 миль — с чувством удовольствия. Некоторые из инстинктов обусловливаются, наоборот, неприятными ощущениями, например, страхом, ведущим к самосохранению или направленным преимущественно против известных неприятелей. Никто, мне кажется, не в состоянии анализировать чувства наслаждения или страдания. Во многих случаях вероятно, впрочем, что животные следуют инстинктам единственно вследствие врожденной наклонности, без всякого побуждения со стороны приятных или неприятных ощущений. Молодой пойнтер, который в первый раз слышит запах дичи, делает уже стойку. Белка в клетке, зарывающая в песок орехи, которые она не в состоянии съесть, как будто с целью спрятать их, едва ли побуждается к этому приятными или неприятными ощущениями. Отсюда общепринятое мнение, будто все действия человека обусловливаются чувством наслаждения или страдания, кажется мне ошибочным. Но, принимая слепое и непосредственное следование врожденной привычке, совершенно независимо от приятных или неприятных ощущений, получаемых в данную минуту, я не отрицаю, что в сознании остается всегда неопределенное чувство недовольства, если эти инстинкты подавляются насильственно или круто.
249
Вrehm, Thierleben, т. I, 1864, стр. 52, 79. О случае вытаскивания колючек обезьянами см. стр. 54. О том, что гамадрилы ворочают камни, сообщение (стр. 76) приведено по свидетельству Альвареца, которое Брэм считает совершенно достоверным. О том, как старые самцы-павианы нападают на собак, см. стр. 79; об орле стр. 56.
250
Мистер Белт рассказывает, как раз в Никарагуа обезьяна Ateles в течение почти двух часов кричала, пока ее не нашли в лесу рядом с орлом, сидевшим близко около нее на ветке. Птица, очевидно, опасалась напасть на нее, пока они стояли лицом к лицу, и на основании своих наблюдений над нравами этих обезьян мистер Белт полагает, что они защищаются от орлов тем, что держатся по-двое, по-трое вместе. Belt, The Naturalist in Nicaragua, 1874, стр. 118.
253
См. его в высшей степени интересную заметку: Gаltоn, Gregariousness in Cattle, and in Man, «Macmillan’s Mag», февраль 1871, стр. 353.