Переоценке подверглась вся система ценностей, оформившаяся в эпоху «классического» либерализма, в эпоху свободной конкуренции.
Раньше и основательнее других, еще в 80-х годах XIX в., это проделал немецкий философ Ф. Ницше. Советский исследователь ницшеанства С. Ф. Одуев называет Ницше «первым среди буржуазных идеологов (и по времени, и по рангу) обличителем половинчатости и нерешительности либеральной буржуазии»{74}. «Дряблый, дряхлеющий либерализм» вызывал ненависть Ницше не только сам по себе, но и потому, что он казался слишком слабым перед лицом грозного врага — социализма. «Пример Ницше, — отмечает ученый-марксист В. Хайзе, — показывает, что философское сознание кризиса отражает, во-первых, существующие и постоянно усиливающиеся элементы общего кризиса капитализма еще до его наступления и предвосхищает этот кризис в ожидании будущих катастроф и потрясений, которые угрожают буржуазному обществу, кажущемуся еще стабильным»{75}.
Творчество Ницше — настоящий гимн насилию и войне. Он презрительно отметает все традиционные ценности: добро, справедливость, гуманность. Они годятся, по его утверждению, лишь для «рабов», а расе господ дозволено все; ей дано право на насилие и жестокость. Советский ученый А. И. Титаренко считает, что в данном случае речь идет о сознательной ориентации на негативные ценности, своего рода антиидеи.
Эта ницшеанская тенденция получила дальнейшее развитие в фашистской идеологии и пропаганде, которые воздействовали на массовое сознание, переименовывая социальные явления и ценности. «Мир значений, — отмечал польский писатель С. Лем, — был перевернут: позиции добра и зла, чести и бесчестия, добродетели и греха поменялись местами»{76}. Причем переименование ценностей Ницше осуществил с несомненным литературным блеском. Под его обаяние наряду с убежденными реакционерами попадали и левоэкстремистские элементы, плененные внешней радикальностью его суждений. Им нетрудно было войти в роль «сверхчеловеков», так как эта ницшеанская категория не имеет четкой социальной характеристики и под нее можно было подвести в конечном счете кого угодно.
Сила и долговечность влияния ницшеанства в значительной степени объяснялись и тем обстоятельством, что в творчестве Ницше содержались элементы, по сути дела, всех реакционных концепций, надолго опутавших мир буржуазной культуры и идеологии. Ницше сумел синтезировать и облечь в яркую и сравнительно доступную форму социал-дарвинизм и иррационализм, теории «элиты» и «массового общества». Практически на все течения буржуазной реакционной мысли лег отпечаток ницшеанства.
В первую очередь это относится к теориям «элиты» и «массового общества». Среди их авторов — выходцы из разных стран, например француз Г. Лебон, итальянцы В. Парето и Г. Моска, немец М. Вебер, испанец X. Ортега-и-Гассет.
Конечно, теории, противопоставляющие элиту толпе, имеют древнее происхождение, но в эпоху империализма, когда формировалась новая элита в виде финансово-промышленной олигархии, когда резко возросла политическая роль масс, они обрели качественно новые признаки, прежде всего воинствующий антигуманизм. Важным составным элементом элитарных теорий стала идея манипулирования массами в интересах правящих верхов.
Глубокого презрения к массам — толпе — исполнены произведения современника Ницше Г. Лебона. «Цивилизации создавались и оберегались маленькой горсткой интеллектуальной аристократии, никогда толпой, — писал он, — Сила толпы направлена лишь к разрушению»{77}. Толпа руководствуется бессознательным инстинктом. Она способна воспринимать лишь упрощенные до предела идеи. Чтобы увлечь толпу, нужно обращаться не к ее разуму, которого нет, а к ее воображению. Она топчет слабых и преклоняется перед сильными: «Тип героя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напоминать Цезаря, шлем которого прельщает толпу, власть внушает ей уважение, а меч заставляет бояться»{78}. Не случайно эссе Лебона зачитывались Муссолини и Гитлер.
Итальянский социолог В. Парето в своих сочинениях в отличие от Лебона первостепенное внимание уделил не массе, а элите. Борьба элит — вот ось социальной истории; масса не более чем инструмент в их руках. Элита же, по Парето, распадается на два типа: лисиц и львов, в процессе борьбы сменяющих друг друга{79}. Образы, заимствованные у Макиавелли, фактически отражают реальное чередование либеральных и консервативных методов отстаивания классового господства буржуазии. Из трудов Парето явствовало, что в первые десятилетия XX в. как раз назрела необходимость свержения слабых лисиц, делающих ставку на хитрость и маневрирование, могучими львами, предпочитающими идти напролом. Если лисиц сковывает всеразъедающий скепсис, то львы преисполнены веры и решимости — качеств, необходимых, на взгляд Парето, для спасения существующих порядков.