В это время на Западе успехом пользовалась книга реакционного немецкого философа О. Шпенглера «Закат Европы». Само ее название стало емкой формулой буржуазных представлений об эпохе. «Необычайный успех книги Шпенглера, которой в 1918–1923 гг. зачитывалась вся Германия, — пишет советский философ В. Ф. Асмус, — не есть успех философский, но прежде всего факт социальной психологии, показатель интеллектуального тонуса определенных общественных групп»{130}.
Послевоенное время связано с нарастанием антигуманистических тенденций в духовной жизни Запада. Вспомним Серенуса Цейтблома из «Доктора Фаустуса». Этот герой Т. Манна — воплощение гуманистического начала — испытал после войны потрясение, острый страх перед судьбой, первопричиной которых было чувство, «что завершилась эпоха, не только охватывавшая девятнадцатый век, но восходившая к концу средневековья, к подрыву схоластических связей, к эмансипации индивидуума, к рождению свободы… словом, эпоха буржуазного гуманизма»{131}. Если сам Серенус Цейтблом был охвачен ужасом при виде крушения всего, что представляло для него высшую ценность, то многие из тех, кто окружал его, стремились как можно скорее избавиться от «оков гуманизма». Откровенная проповедь насилия, воинствующий иррационализм, решительный отказ от гуманистических ценностей — таковы духовные спутники исторического пессимизма.
Складываясь под влиянием политических и социально-экономических процессов, подобное мировосприятие существенным образом влияло на духовный климат, который в свою очередь оказывал сильное обратное воздействие на политическое поведение буржуазии. Исторический пессимизм создавал питательную почву для политического авантюризма, стратегии игры ва-банк. Такого рода настроения, естественно, благоприятствовали консервативно-экстремистским, а не либерально-реформистским тенденциям.
В созданном буржуазией аппарате насилия существенная роль была отведена военщине. Это обстоятельство специально отмечал В. И. Ленин: «…преступнейшая и реакционнейшая империалистская война 1914–1918 годов воспитала во всех странах и выдвинула на авансцену политики во всех, даже самых демократических республиках именно десятки и десятки тысяч реакционных офицеров, готовящих террор и осуществляющих террор в пользу буржуазии, в пользу капитала против пролетариата»{132}. Наряду с официальными звеньями аппарата насилия буржуазия использует всякого рода парамилитаристские организации, вербуя в них демобилизованных военных, взбесившихся от страха перед революцией мелких буржуа, реакционное студенчество, деклассированные элементы.
Наиболее важную роль подобные формирования сыграли в послевоенной Германии. Мысль о создании добровольческой армии для борьбы с революционным движением возникла у германских милитаристов еще до Ноябрьской революции.
Германская военщина в союзе с правыми социал-демократами на деньги монополий осуществила эту идею, использовав новоявленных ландскнехтов для расправы с революционными выступлениями. Кстати, пять миллионов марок пожертвовал на столь важное дело и Ратенау, вскоре сам погибший под пулями этих профессиональных убийц. Добровольческие корпуса (фрейкор), численность которых колебалась от 200 тыс. до 400 тыс. человек, были организованы как воинские части, их командиры сосредоточили в своих руках огромную реальную власть{133}.
В рядах фрейкора сошлись всякого рода авантюристы, которым был противопоказан мирный образ жизни, уголовные личности, почуявшие возможность дать выход своим человеконенавистническим инстинктам и безнаказанно поживиться за чужой счет. Были среди фрейкоровцев и убежденные враги революции. Свою ненависть к ней они переносили и на тех представителей буржуазии, которые, по их мнению, были слишком либеральными, мягкотелыми. Не только в методах, но и в идеологии фрейкора много общего с нацизмом. В частности, для нее характерны антикапиталистическая фразеология, проповедь «окопного социализма», якобы отметающего всякие классовые антагонизмы. Фрейкоровцы составили костяк нацистских штурмовых отрядов, дали нацизму ядро руководящих кадров{134}.
Подобного рода военизированные организации были созданы и в Италии. Крупные предприниматели и особенно землевладельцы формируют специальные отряды для борьбы с революционными рабочими и крестьянами. Элементы, во многом сходные с германскими фрейкоровцами, составляли ядро экспедиционных сил Д’Аннунцио, с одобрения наиболее агрессивных кругов итальянской буржуазии захвативших порт Фиуме (Риека) на Адриатическом побережье Югославии. Многие из тех, кто участвовал в фиумской авантюре, оказались в рядах фашистов. Сами фашисты превратились в существенный фактор политической жизни после того, как стали платными ландскнехтами землевладельцев Паданской долины. Фашистские отряды (скуадры), представлявшие собой организованные по военному образцу подразделения, широко использовали военный опыт. «Наши враги, — писал П. Тольятти, имея в виду фашистов, — ведут войну всерьез. Даже термины, используемые фашистами для определения своих действий, заимствованы у военных. Так, операции у них — фронтальные или обходные — проводятся в соответствии с методами ведения войны. Фашисты действуют, применяя приемы и методы, которым солдаты и офицеры научились за время войны»{135}. Еще в сентябре 1920 г. в циркуляре итальянского генерального штаба воинским начальникам предписывалось рассматривать фашистские отряды «как силу, которая может быть использована против антинациональных, подрывных элементов»{136}.