Как подчеркивал В. И. Ленин, «мелкобуржуазная масса самим своим экономическим положением подготовлена к удивительной доверчивости и бессознательности…»{161}. Само экономическое положение этой категории населения обусловливает особую значимость психологического фактора в ее социальном поведении, большой удельный вес в нем стихийного и бессознательного начала, эмоционального настроя. Отсюда и колоссальная амплитуда колебаний: от трусливой покорности власть имущим до экстремизма как ультрареволюционного, так и ультрареакционного.
Экстремизм мелкой буржуазии и средних слоев не тождествен экстремизму господствующих классов. Экстремизм верхов носит прежде всего политический характер, а экстремизму мелкобуржуазному в значительной степени присущи социально-психологические черты. С точки зрения генезиса фашизма важно отметить, что оба варианта экстремизма питались из одного источника. В самом широком плане — это общий кризис капитализма, в плане более узком, конкретно-ситуационном, — это волна буржуазной реакции, вызванная революционным подъемом 1918–1923 гг., а затем грандиозный кризис 1929–1933 гг. И монополистическую, и мелкую буржуазию сближает общий страх перед социалистической революцией. Своеобразие мелкобуржуазного экстремизма определяется тем, что в нем содержится и антикапиталистический, точнее, антимонополистический заряд. Экстремистские фракции верхов как раз и считали важнейшей задачей фашистских движений введение мелкобуржуазного экстремизма в промонополистическое русло, нейтрализацию его антикапиталистических аспектов. Слияние монополистического и мелкобуржуазного экстремизма и вело к формированию «классических» разновидностей фашизма, опиравшихся на массовую базу.
Экстремистские тенденции в верхах и среди мелкой буржуазии представляли собой явление международного масштаба. Но, естественно, степень их остроты в тех или иных странах определялась национально-исторической спецификой, зависела от того, насколько велика была угроза классовому господству буржуазии, от соотношения сил между сторонниками либерального и консервативного курса, от того, в какой мере пошатнулись позиции мелкобуржуазных слоев. Последствия войны выразились не столько в вымывании мелких предпринимателей, ремесленников и торговцев, сколько в углублении разрыва между этими социальными категориями и крупным капиталом. При незначительном колебании количественного состава мелкой буржуазии быстрее уменьшается ее удельный вес в экономике. На фоне монополистических гигантов мелкие предприниматели и торговцы особенно остро ощущали собственную слабость, испытывали своего рода комплекс социальной неполноценности.
Уровень доходов мелких буржуа все более и более приближается к заработной плате рабочих. Это же можно сказать и о жизненном уровне служащих, количество которых значительно выросло. В Германии в 1913–1925 гг. средняя зарплата рабочих в промышленности, торговле и на транспорте изменялась в пределах от 1085 до 1825 марок в год, у служащих — с 2000 до 2600. Среднегодовой доход ремесленников и мелких торговцев колебался от 3 тыс. до 4 тыс. марок. Между тем средний размер ежегодного дохода 300 тыс. более крупных предпринимателей, акционеров и руководящих служащих, по данным на 1928 г., оценивался в 25–30 тыс. марок{162}. Мелкие буржуа и служащие более всего страшились потерять свой социальный статус, пролетаризироваться. Хотя нивелировка материального положения рабочих и служащих шла довольно интенсивно, «пролетариат в накрахмаленных воротничках», по словам германского социолога веймарских времен В. Шенемана, не хотел отказываться от «социальной дистанции по отношению к рабочим»{163}.