Аналогичные строки о мудрости мы находим и в сборнике притч Иисуса сына Сирахова):
Это уже не поэтическая символика, а метафизически-спекулятивное построение. Совершенно неожиданно, среди правил поведения, преподанных практическим здравым смыслом и трезвой будничной мудростью, здесь прорывается наружу мифологическое сознание. Мудрость выступает здесь как домировая и мирозиждительная божественная сила (dynamis), и эта сила выглядит довольно странно в идейном комплексе иудейского монотеизма, не терпящего рядом с Иеговой никаких иных божественных сил.
Это мифическое или метафизическое понятие о мудрости, в действительности, и не выросло непосредственно на иудейской почве, а было занесено на нее извне.
Идея ведущей свое начало от первичного периода мудрости свойственна вавилонскому миропониманию. У вавилонян первичный океан (Apsü) именуется «домом мудрости», и от соединения Apsü с Tiámat, первичной змеей (первоначально также соответствующей первичной воде), произошла воплощенная мудрость Mummu. У персов мудрость выступает в образе богини Spenta Armaiti, дочери или возлюбленной высшего бога Ahura Mazda, в числе шести или семи Amesha Spentas, воплощений главных сил божества. Подобным же образом и египтяне олицетворяли слово творения своего Amun-Ra, а до них мы уже в Ригведе встречаем — как форму высшего бога Prajapati — Vac (латинское vox), т. е. слово или мудрость; деятельность ее заключается в возвещении и откровении божественной воли. Но прежде всего следует вспомнить о греческой Sofia как совокупности божественных сил разума или идей, при помощи которых божество по воззрениям стоиков создало мир из первоначального хаоса. Вспомним Александрию, этот центр эллинской культуры, пункт преломления всех духовных устремлений позднейшей эпохи древнегреческой жизни.
В этом городе многочисленная, пользовавшаяся уважением группа иудеев занималась изучением эллинской науки, горячо стремясь проникнуться духом эллинизма и при помощи аллегорического истолкования священного писания добиться слияния собственного своего мировоззрения с эллинизмом. Соответственно этому Александрия и была, вероятно, тем местом, откуда метафизическое представление о мудрости проникло в сборник притч так называемого Соломона. (В той же Александрии, как нам известно, приблизительно за 130 лет до нашей эры Иисус сын Сираха изготовил греческий перевод притч своего отца, написанных последним, по-видимому, в Палестине в первой трети II века).
В притчах Соломона мудрость, правда, находит свою радость в людях, но сама она как домировая и мирозиждительная сила божества представляется полностью в виде надмирового существа. Совершенно аналогично она и по книге Иова восседает на недосягаемой высоте у бога:
Такой же взгляд проводится и в книге Варуха, где мудрость описывается как сокровенная и непостижимая сила, которую никто не взял, вознесясь на небо или переплыв моря:
В этих строках, как мы видим, мудрость, несмотря на свою метафизическую сущность и свой мифический характер, превращена в объект сепаратного владения иудейского народа и овеществлена в моисеевом законе по аналогии с тем, как явила себя индийская «Vac» в Ведах или персидское «слово» в законе Заратустры. Таков смысл и тех мест у Иисуса сына Сирахова, где он говорит, что мудрости, ищущей места успокоения, бог отвел обитание в Иакове и что он отдал ее в собственность Израилю.
Однако, при всей своей вере в превосходство и избранность своего народа и в божественность иудейского закона, сын Сирахов все же очень далек от упрямой исключительности и не рассматривает моисеев закон как единственную директиву поведения. Его притчи, можно сказать, свободны от национальной и религиозной узости. Он много путешествовал и много испытал на своем веку, и оттого его взору доступны всевозможные движения человеческого сердца, его уму понятны самые разнообразные жизненные ситуации.