Наконец, в больших городах, где скоплялись массы рабов, занимавшихся одним ремеслом, и где имелся хороший сбыт для их продукции, легко приходили к мысли скупить большое число таких рабов и заставить их работать в одной общей мастерской, чтобы они производили товар для рынка, как теперь это делается на фабриках при помощи наемных рабочих. Однако такие крупные мануфактуры на основе рабского труда приобрели большое значение только в греческом мире, а не в римском. Но всюду развилась особого рода рабская индустрия, связанная с сельскохозяйственным крупным производством, являлось ли последнее плантацией, производившей для рынка одну только культуру, как, например, хлеб, или удовлетворяло главным образом потребности семьи и своего домашнего хозяйства, доставляя самые разнообразные продукты. Сельскохозяйственный труд отличается той особенностью, что он требует только в известное время года много рабочей силы, в другое же, например зимой, для него вполне достаточно немногих рабочих. Эта особенность создает затруднение даже современным крупным сельскохозяйственным предприятиям, и еще больше затруднений она причиняла при системе рабского труда. Наемного рабочего можно отпустить, когда в нем не нуждаются, и опять найти, когда в нем является нужда. Он сам должен заботиться о себе в промежуточное время. Наоборот, древний землевладелец не мог продавать своих рабов каждую осень, чтобы снова купить их весною. Это обошлось бы ему слишком дорого. Осенью рабы стоили немного, а весною они ценились дорого. Поэтому он должен был найти для них занятие и в то время, когда сельскохозяйственные работы прекращались. Старые традиции слияния сельского хозяйства с ремеслами были еще живы, крестьянин еще сам перерабатывал лен, шерсть, кожи, дерево и другие продукты своего хозяйства в платье и утварь. И точно так же рабы, принадлежавшие к крупному сельскохозяйственному предприятию, в период прекращения сельскохозяйственных работ занимались промышленным трудом, ткачеством и обработкой кожи, выделкой из нее различных изделий, производством повозок и плугов, изготовлением Различных гончарных изделий. Но при развитом товарном производстве они производили не только для собственного предприятия и домашнего хозяйства, но и для рынка. Если дешевы были рабы, то могли быть дешевы и их промышленные изделия. Денежных затрат они не требовали. Предприятие, латифундия доставляли рабочим жизненные припасы и сырье, а часто и инструменты. А так как Рабы, во всяком случае, должны были получать пропитание в течение того времени, когда они не нужны были сельском хозяйстве, то все промышленные продукты, которые производились ими сверх потребностей собственного предприятия и домашнего хозяйства, представляли избыток, приносивший прибыль даже при низких ценах.
Неудивительно поэтому, что при наличии такой конкуренции со стороны рабского труда не могло развиться свободное, крепкое ремесло. В античном, в особенности римском, мире ремесленники остались бедняками, которые в большинстве случаев работали без подмастерьев и обыкновенно перерабатывали доставленный им материал на дому у заказчика или у себя. О сильном сословии ремесленников, как оно развилось в течение средневековья, нет и речи. Цены оставались низкими, ремесленники находились в постоянной зависимости от своих заказчиков, крупных землевладельцев, и очень часто вели, в качестве их клиентов, чисто паразитическое существование, ничем почти не отличаясь от люмпен-пролетариев.
Но крупное производство на основе рабского труда в состоянии было только помешать усилению ремесла и развитию его техники. Последняя в античном мире всегда оставалась на незначительной высоте в соответствии с бедностью ремесленника: искусство могло, при известных условиях, подняться очень высоко, но инструменты его продолжали оставаться примитивными и жалкими. То же самое приходится сказать и о крупном производстве, всякий технический прогресс которого рабство также задерживало.
В сельском хозяйстве крупное производство тогда еще не являлось условием более высокой производительности, как в горном деле. Конечно, развивающееся товарное производство вызывало также прогрессирующее общественное разделение труда и в сельском хозяйстве: некоторые предприятия специализировались на земледелии, другие — на скотоводстве и т. д. Крупное производство создавало возможность руководства его образованными людьми, стоявшими выше крестьянской рутины. И действительно, мы встречаем уже (в странах развитого сельскохозяйственного крупного производства) как у карфагенян, так и у римлян теорию сельского хозяйства, стоявшую так же высоко, как и европейская теория восемнадцатого столетия. Не хватало только рабочей силы, которая при помощи этой теории подняла бы крупное хозяйство над крестьянским. Даже наемный труд стоит ниже труда свободного землевладельца, поскольку речь идет о заинтересованности и внимательности, и выгодным он становится лишь тогда, когда крупное производство превосходит мелкое и в техническом отношении. Но раб в крупном хозяйстве, живущий уже не при старых, патриархальных семейных отношениях, является еще более непокорным. Он даже норовит всегда принести убыток своему хозяину. И при домашнем рабстве труд раба считался менее производительным, чем труд свободного собственника. Уже Одиссей замечает:
Что же приходится сказать о рабах, которых каждый день секут до крови, которые исполнены отчаяния и ненависти к своему господину! Крупное производство стояло бы в техническом отношении неизмеримо выше крестьянского, если бы оно при одинаковом числе рабочих могло добиться такого же результата, как и последнее. Но оно было не только выше, оно отставало даже от мелкого производства. Страдая сами от плохого обращения, рабы изливали всю свою злость на рабочую скотину, которая поэтому не могла отличаться высокими качествами. По той же причине нельзя было давать в руки рабам более тонкие инструменты.
На это обстоятельство указал уже Маркс. Вот что он говорит о производстве, основанном на рабском труде:
«Рабочий, по меткому выражению древних, отличается здесь только как instrumentum vocale [одаренное речью орудие] от животного как instrumentum semivocale [одаренного голосом орудия] и от неодушевленного орудия труда как от instrumentum mutum [немого орудия]. Но сам-то рабочий дает почувствовать животному и орудию труда, что он не подобен им, что он человек. Дурно обращаясь с ними и con amore [со сладострастием] подвергая их порче, он достигает сознания своего отличия от них. Поэтому экономический принцип такого способа производства — применять только наиболее грубые, наиболее неуклюжие орудия труда, которые как раз вследствие своей грубости и неуклюжести труднее подвергаются порче.
Поэтому в рабовладельческих штатах, расположенных у Мексиканского залива, до начала Гражданской войны были в ходу плуги старокитайской конструкции, которые рыли землю, как свинья или крот, но не делали борозды и не переворачивали пласта… В своем «Sea Board Slave States» Олмстед рассказывает между прочим: «Мне показывали здесь орудия, которыми ни один находящийся в здравом уме человек не позволил бы обременить наемного рабочего; их чрезвычайная тяжесть и неуклюжесть, думается мне, по крайней мере на 10 процентов увеличивают труд по сравнению с теми орудиями, которые обыкновенно употребляются у нас. Но меня уверяли, что при том небрежном и грубом обращении, которому они подвергаются у рабов, было бы неэкономно предоставлять последним более легкие и менее грубые орудия, которые мы постоянно даем наемным рабочим, причем извлекаем из этого выгоду, не сохранились бы и одного дня на хлебных полях Виргинии, хотя почва здесь легче и не так камениста, как у нас. Точно так же, когда я спросил, почему на всех фермах лошади заменены мулами, то первым и, конечно, самым убедительным доводом было то, что лошади не могут переносить того обращения, которому они всегда подвергаются со стороны негров; лошади всегда быстро надрываются или калечатся от этого, между тем как мулы переносят побои и недостаток пищи и не претерпевают от этого существенного вреда, не простужаются и не заболевают, если пренебрегают уходом за ними или перегружают их работой. Впрочем, мне стоит только подойти к окну той комнаты, где я пишу, и почти каждый раз я вижу такое обращение со скотом, за которое всякий фермер на Севере немедленно прогнал бы рабочего».[28]