Высокий испанец, который этим вечером напал на него в машине, все время молчал. Он пересадил аль-Фадла на пассажирское кресло и повез в пустыню. Через час остановился, приказал пленнику выйти и уехал, оставив алламу в кромешной тьме без воды и еды.
Похититель ничего не говорил и ничего не объяснял. Единственная зацепка – черная татуировка на правой ладони. Аль-Фадл успел рассмотреть странный незнакомый символ.
Несколько часов он брел по пескам, тщетно взывая о помощи. Изнемогая от жажды, уткнувшись головой в горячий песок и чувствуя, как сердце бьется уже с перебоями, он в тысячный раз спросил сам себя:
Кому нужно меня убивать?
И вдруг с ужасом понял, что на этот вопрос есть только один ответ.
Глава 8
Роберт Лэнгдон с удивлением рассматривал странные экспонаты – плавно изогнутые гигантские стальные листы, тронутые ржавчиной. Они были установлены так, что получились свободно разбросанные объекты высотой чуть более четырех с половиной метров. У объектов были разные текучие формы: длинные волны, незамкнутые цилиндры, спирали.
– Итак, «Материя времени», – повторил Уинстон. – Художник – Ричард Серра. Листы из тяжелого металла, поставленные на ребра, создают ощущение нестабильности. Но на самом деле они устойчивы. Накрутите долларовую банкноту на карандаш, снимите и поставьте на ребро – закрученная банкнота будет вполне устойчива, что обеспечено геометрией.
Лэнгдон остановился у огромного усеченного конуса. Слегка наклоненные стенки его были покрыты налетом ржавчины, словно мхом. Странное сочетание несокрушимой силы и хрупкого равновесия.
– Обратите внимание, профессор: эта форма не замкнута.
Лэнгдон пошел вокруг металлической стены и обнаружил зазор – словно ребенок попытался нарисовать окружность, но не довел линию до конца.
– Разомкнутые края оставляют проход – это дает возможность посетителям исследовать внутреннее пространство.
Если только посетитель не страдает клаустрофобией, подумал Лэнгдон и торопливо отошел в сторону.
– У экспоната, который сейчас перед вами, – продолжал Уинстон, – тоже есть внутреннее пространство. Три изогнутые полосы, поставленные на ребра, образуют два волнообразных коридора длиной более тридцати метров. Это произведение называется «Змея», и наши юные посетители с удовольствием бегают по ее «коридорам». А если два человека встанут в противоположных концах «коридора», то смогут переговариваться даже шепотом, словно стоят лицом к лицу.
– Уинстон, все это очень интересно. Но не могли бы вы объяснить, почему Эдмонд попросил показать мне именно этот зал? – Он знает, что я не любитель подобных произведений.
– Главное, что он попросил показать вам здесь, – ответил Уинстон, – это экспонат под названием «Закрученная спираль». Впереди и чуть правее. Видите?
Лэнгдон посмотрел в указанном направлении. Да до нее идти метров восемьсот!
– Да, вижу.
– Отлично. Пойдемте посмотрим?
Лэнгдон окинул унылым взглядом бесконечное пространство ангара и покорно зашагал в сторону спирали под неумолкающий голос Уинстона:
– Я слышал, профессор, что Эдмонду Киршу очень нравятся ваши исследования, особенно о взаимодействии разных религиозных традиций и отражении этих процессов в искусстве. Это во многом схоже с тем, чем занимается Эдмонд, когда с помощью теории игр и компьютерного моделирования анализирует различные системы, чтобы попытаться предсказать, как они будут развиваться с течением времени.
– И, судя по всему, у него неплохо получается. Его даже называют Нострадамусом наших дней.
– Верно. Хотя, на мой взгляд, обидное сравнение.
– Почему обидное? – удивился Лэнгдон. – Нострадамус – самый знаменитый предсказатель всех времен и народов.
– Профессор, не хочу показаться невежливым, но Нострадамус написал около тысячи невнятных катренов, в которых вот уже четыре столетия суеверные люди умудряются находить предсказания всего, чего угодно, – от Второй мировой войны до смерти принцессы Дианы и атаки на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке. Полный абсурд. А Эдмонд Кирш сделал несколько очень детальных прогнозов, которые вскоре подтвердились: облачные технологии, беспилотные автомобили, чип всего на пяти атомах. Мистер Кирш не Нострадамус.
Обиделся, подумал Лэнгдон. Говорят, сотрудники Эдмонда Кирша просто молятся на него, и, очевидно, Уинстон один из самых преданных его обожателей.