Наступила глубокая тишина.
— Моя позиция по вопросу проста, — сказал Вальдеспино. — Я сожалею, что Эдмонд Кирш сделал такое открытие. Боюсь, что мы не готовы совладать с его находками. И я бы с уверенностью предпочел, чтобы эта информация не вышла на свет Божий. — Он выдержал паузу. — В то же время, я верю, что мировые события происходят по провидению Божию. Может быть, в результате молитвы Бог обратится к мистеру Киршу и убедит его изменить решение о предании гласности этого открытия.
Аль-Фадл усмехнулся.
— Не думаю, что мистер Кирш — человек, способный услышать глас Божий.
— Пожалуй, — ответил Вальдеспино. — Но чудеса случаются каждый день.
Аль-Фадл горячо парировал:
— При всем уважении, если вы не молитесь о том, чтобы Бог покарал Кирша прежде, чем тот объявит…
— Господа! — вмешался Ковеш в попытке смягчить растущую напряженность. — Наше решение не требует спешки. Прямо сегодня нам не нужен консенсус. Мистер Кирш сказал, что до его заявления еще месяц. Могу я предложить, чтобы мы обдумали порознь этот вопрос и снова поговорили через несколько дней? Возможно, должное направление проявится само, через размышления.
— Мудрый совет, — ответил Вальдеспино.
— Нам не стоит это откладывать, — предупредил аль-Фадл. — Давайте снова поговорим по телефону ровно через два дня.
— Договорились, — сказал Вальдеспино. — Можем тогда же вынести наше окончательное решение.
Это было два дня назад, а теперь наступило время их следующего намеченного разговора.
Уединившийся в кабинете своего каттеджа раввин Ковеш все больше беспокоился. Намеченный на сегодня телефонный звонок задерживался уже почти на десять минут.
Наконец, зазвонил телефон, и Ковеш схватил трубку.
— Здравствуйте, раввин, — сказал епископ с видимым беспокойством. — Извините, что задержался. — Тут он сделал паузу. — Боюсь, что Аллама аль-Фадл не присоединится к нашему телефонному разговору.
— Вот как? — с удивлением воскликнул Ковеш. — Все ли в порядке?
— Не знаю. Я весь день пытаюсь с ним связаться, но Аллама будто… исчез. Никто из его коллег не знает, где он.
Ковеш похолодел.
— Это настораживает.
— Согласен. Надеюсь, с ним все в порядке. К сожалению, у меня есть еще одна новость. Епископ сделал паузу, тон его голоса сделался еще более мрачным. — Я только что узнал, что Эдмонд Кирш проводит мероприятие с целью поделиться своим открытием с миром… уже сегодня вечером.
— Сегодня?! — недоуменно вопросил Ковеш. — Он же говорил, через месяц!
— Да, — сказал Вальдеспино. — Он солгал.
ГЛАВА 6
В НАУШНИКАХ ЛЭНГДОНА эхом отдавался приятный голос Уинстона.
— Прямо перед глазами, профессор, вы увидите крупнейшее полотно нашей коллекции, хотя многие гости не сразу его заметят.
Лэнгдон пристально взглянул через атриум музея, но не увидел ничего кроме стеклянной стены которая открывала вид сверху на лагуну.
— Простите, видимо, я отношусь к здешнему большинству. Я не вижу картины.
— Ну так она выставлена весьма нетрадиционным способом, — смеясь, ответил Уинстон. — Холст расположен не на стене, а на полу.
Можно было и догадаться, подумал Лэнгдон, опуская взгляд и приблизившись настолько, чтобы увидеть прямоугольных очертаний холст, небрежно распростертый по каменному полу у его ног.
Огромное полотно содержало всего один цвет — монохромное темно¬голубое поле — и зрители стояли по его периметру, уставившись на него сверху вниз, будто всматриваясь в небольшой пруд.
— Площадь этой картины — примерно шесть тысяч квадратных футов, — пояснил Уинстон.
Лэнгдон прикинул, что это в десять раз больше площади его квартиры в Кембридже.
— Картина работы Ива Кляйна, известная под неформальным названием «Бассейн».
Лэнгдон не мог не признать, что насыщенный оттенок этого голубого цвета давал ему ощущение, будто он готов нырнуть прямо в холст.
— Этот цвет изобрел Кляйн, — продолжал Уинстон. — Он называется международным синим цветом Кляйна, и он утверждал, что глубина этого цвета обусловила нематериальность и безграничность его личного утопического мировосприятия.
Лэнгдон почувствовал, что теперь Уинстон читал по сценарию.
— Кляйн известен прежде всего своими картинами в синих тонах, но известен еще и своей вызывающей трюковой фотографией, названной «Прыжок в пустоту», которая привела к панике при публикации в 1960 году.