Лэнгдон сделал паузу и пристально посмотрел вверх на огромный круг рядом с собой. Он был изготовлен из окисленного металла жженого медного оттенка и сырого, органического качества. Этот кусок создавал одновременно иллюзию большой силы и тонкого чувства равновесия.
— Профессор, вы заметили, как эта первая форма не до конца смыкается?
Лэнгдон продолжил движение по кругу и увидел, что концы стены не совсем сходятся, как будто ребенок попытался нарисовать круг, но пропустил точку соединения.
— Перекошенное соединение создает проход, который привлекает посетителя внутрь, чтобы исследовать отрицательное пространство.
«Если только этот посетитель не страдает клаустрофобией» — подумал Лэнгдон, быстро продвигаясь.
— Так же, — произнес Уинстон, — вы видите перед собой три волнистые стальные ленты, образующие условно параллельную конструкцию и располагающиеся достаточно близко, чтобы сформировать два змеевидных туннеля длиной более ста футов. Их называют Змеей, и нашим юным посетителям нравится бегать через нее. Более того, двое посетителей, стоящие по разным концам, могут говорить шепотом и идеально слышать друг друга, будто стоят лицом к лицу.
— Поразительно, Уинстон, но вы можете объяснить, зачем Эдмонд попросил вас показать мне эту галерею. Он знает, что я не понимаю таких вещей.
Уинстон ответил:
— Он просил показать вам кое-что определенное под названием Закрученная спираль, которая располагается в дальнем правом углу. Вы видите ее?
Лэнгдон прищурился. Та самая, что виднеется в полумиле отсюда?
— Да, вижу.
— Прекрасно, давайте подойдем ближе.
Предварительно осмотрев огромное пространство вокруг, Лэнгдон направился к отдаленной спирали, пока Уинстон продолжал говорить.
— Слышал, профессор, что Эдмонд Кирш — ярый поклонник вашей деятельности, в частности ваших мыслей о взаимодействии всевозможных религиозных традиций на протяжении истории, их эволюции и того, как это отражалось в искусстве. Во многих аспектах область теории игр и прогнозирующих вычислений Эдмонда весьма схожа — анализируется рост различных систем и предсказывается их развитие с течением времени.
— Что ж, он явный эксперт в этом. В конце концов, его называют современным Нострадамусом.
— Да. Хотя сравнение немного оскорбительно, на мой взгляд.
— Почему вы так говорите? — возразил Лэнгдон. — Нострадамус — самый известный предсказатель всех времен.
— Не хочу спорить, профессор, но Нострадамус написал около тысячи расплывчато сформулированных катренов, которые больше четырех столетий использовались в изобретательных статьях суеверных людей, ищущих смысл там, где его нет… все, от Второй мировой войны до смерти принцессы Дианы и атаки на Всемирный торговый центр. Полный абсурд. Для сравнения, Эдмонд Кирш опубликовал ограниченное число очень конкретных прогнозов, которые сбылись за крайне малый промежуток времени — облачные вычисления, беспилотные автомобили, процессор, работающий лишь на пяти атомах. Мистер Кирш — не Нострадамус.
«Признаю, — подумал Лэнгдон. — Отмечалось, что Эдмонд Кирш вызывал сильную лояльность среди тех, с кем работал, и, видимо, Уинстон был одним из преданных последователей Кирша».
— Вам нравится моя экскурсия? — спросил Уинстон, меняя тему.
— И очень даже. Браво Эдмонду за совершенствование технологии дистанционных экскурсий.
— Да, эта система была мечтой Эдмонда много лет, и он потратил бесчисленное количество времени и денег, разрабатывая ее в тайне.
— В самом деле? Технология не кажется такой уж сложной. Должен признать, сначала я был настроен скептически, но вы меня убедили — это была довольно интересная беседа.
— Великодушно с вашей стороны, однако, я надеюсь, что сейчас не испорчу все, раскрыв правду. Боюсь, я был не до конца честен с вами.
— Простите?
— Прежде всего, мое настоящее имя Арт, а не Уинстон.
Лэнгдон засмеялся.
— Экскурсовод музея по имени Арт?* Ну, я не осуждаю вас за использование псевдонима. Рад знакомству, Арт.
* Art — искусство (англ.)
— Более того, когда вы спросили, почему я просто не сопровождаю вас лично, я дал определенный ответ: мистер Кирш не хочет собирать большую толпу в музее. Но ответ был неполным. Есть еще одна причина, по которой мы разговариваем через гарнитуру, а не лично. — Он сделал паузу. — По сути я неспособен к физическому передвижению.