Писать об инстинктах - это оказалось самым захватывающим, но пришлось изрядно поломать голову. Многими историями, включенными в эту главу, Чарлз делился с семьей, потому что они были поистине поразительны: скажем, математическая точность, с какой медоносные пчелы строят соты. Или способность муравьев общаться между собой, их умение свободно узнавать своих в смертельной схватке с семьями схожих видов. Мудрость улиток, которые, найдя пищу, возвращаются за более слабыми сородичами и ведут их за собой вдоль выложенного ими слоя слизи. А устрицы закрываются в своей раковине, если их вытащишь из воды, и продлевают этим свою жизнь. Бобры собирают кусочки деревьев даже в сухих местах, где строительство плотины невозможно. Хорек инстинктивно кусает крысу в затылочную часть головы, где находится мозговое вещество, и смерть, как правило, наступает сразу. Роющие осы сперва изучают норку своей жертвы, а уж потом несут пищу молодняку. Молодые овчарки без всякого обучения бегают за отарой и следят, чтобы овцы не разбегались. Молодые птицы мигрируют, преодолевая огромные расстояния, а молодые лососи переплывают из пресной воды в соленую, а потом обратно, на нерест. Галапагосская игуана пепельного цвета ныряет в море лишь для того, чтобы поесть затопленные водоросли, и тут же возвращается на береговые скалы - подальше от акул.
К началу марта глава "Инстинкты" была закончена.
Иногда Чарлз ездил в Лондон, обедал в "Атенеуме" с друзьями и Эразмом. В то время в его кругу все были помешаны на "Истории цивилизации в Англии" Бокля, Чарлз считал эту книгу "удивительно умной и оригинальной".
В конце апреля гигантская рукопись насчитывала уже две тысячи страниц; Чарлз чувствовал, что по-настоящему устал.
Пора было ехать на воды.
Линнеевское общество назначило свое последнее весеннее заседание на 17 июня, намечалось слушание пяти докладов. Но 10 июня скончался библиотекарь Общества, а потом и его президент Роберт Броун, с которым Чарлз подружился еще до плавания на "Бигле", и заседание было перенесено на 1 июля. На нем почтят память покойного, и в совет будет избран новый член.
Через десять дней после смерти Броуна, 18 июня, Чарлз получил пухлый конверт от Алфреда Уоллеса, посланный с маленького островка в Малайзии. В нем было не только письмо, но и длинная статья "О стремлении разновидностей бесконечно удаляться от первоначального типа".
Строчки плыли у Чарлза перед глазами, когда он вчитывался в первые страницы статьи Уоллеса. Рухнув в ближайшее кресло, он, превозмогая боль то ли в сердце, то ли в желудке, с трудом читал:
"...Жизнь диких животных - это борьба за существование... В природе действует общий принцип, в силу которого многие разновидности оказываются в состоянии пережить отцовский вид, за ними появляются последующие разновидности, все более удаляющиеся от первоначального типа...
...Простой подсчет показывает, что за пятнадцать лет каждая пара птиц способна дать потомство, достигающее десяти миллионов! Но у нас нет никаких оснований предполагать, что число птиц в какой-либо стране за последние пятнадцать или даже сто пятьдесят лет хоть как-то возросло. Весьма вероятно, что при таких способностях к размножению число птиц давно достигло нормы и перестало увеличиваться... Таким образом, идет борьба за существование, в которой слабые и наименее приспособленные погибают..."
Уоллес никогда не читал рукопись Чарлза, написанную в 1844 году, но, казалось, он излагает ее содержание, и излагает прекрасно!
То, чего Чарлз все время опасался, произошло. Он был переполнен чувствами: глубочайшее неверие сменялось горькой яростью, обидой на жестокосердную предательницу-судьбу. Но силой воли он заставил себя успокоиться. Подобрал упавшее на пол письмо и прочитал: Уоллес надеется, что статья понравится Чарлзу, и в этом случае он просит переслать ее Чарлзу Лайелю, который хорошо отзывался о его первой статье в "Анналах естественной истории".
Из кабинета Чарлз вышел бледный и изможденный. Он достал из гардероба свой длинный черный плащ и черный складной цилиндр; с подставки для зонтов выбрал крепкую трость и зашагал через сады и поля к Песчаной тропе. На сей раз ему было не до камешков, и он не считал, сколько сделал кругов, вернулся домой, лишь когда почувствовал физическую усталость. Труд всей его жизни шел ко дну, словно потерпевший кораблекрушение "Те-тис".
Эмма сразу увидела, что с мужем неладно.
- Что случилось, Чарлз?
Они уселись на уединенную, залитую солнцем скамью, и Чарлз рассказал Эмме о статье Уоллеса.
- Подумать, даже его термины совпадают с названиями моих глав! воскликнул он.
- Но как такое возможно? Ты не сообщал ему подробности своей работы? Или это, сами того не желая, сделали Лайель или Гукер?
- Но будь это плагиат, разве стал бы он посылать это на отзыв мне?
- Что ты намерен делать?
- Пошлю статью Лайелю, как просит Уоллес. Посылая Лайелю статью, он приложил записку: "Вы оказались правы, и еще как - меня опередили. Вы предупредили меня об этом, когда я здесь, в Даун-Хаусе, изложил вкратце мои взгляды на естественный отбор, его
связь с борьбой за существование... Пожалуйста, эту рукопись верните; Уоллес не пишет, что просит ее опубликовать, но я, конечно, тотчас напишу ему и предложу переслать ее в какой-нибудь журнал. И вся новизна моей работы, если таковая имеется, вмиг пропадет...
Полагаю, вы одобрите статью Уоллеса, и я смогу сообщить ему ваше мнение".
Чарлз был расстроен и раздражен, он не мог работать, сидеть на месте, как следует есть и спать. В тот день его рвало сильнее обычного.
В следующее воскресенье перед полуднем к Даун-Хаусу подкатил экипаж, и из него вышли Чарлз Лайель и Джозеф Гукер. Лайель уговорил Гукера сопровождать его, так как их общий любимый друг переживает глубокий душевный кризис. Нам, говорил он, надлежит сообща найти решение, приемлемое и для Чарлза Дарвина, и для Алфреда Уоллеса. Чарлз был настолько поражен их неожиданным появлением, что образы двух друзей, стоявших в дверях, навсегда запечатлелись в его памяти, словно это был дагерротип на его каминной полке. Гукер, которому уже стукнуло сорок, изрядно полысел. Оставшиеся волосы были еще темными, но длинные бакенбарды, роскошно стекавшие под подбородок, были белыми. На щеках, от носа к углам рта, пролегли две глубокие морщины. Очки без оправы казались еще меньше под его огромными кустистыми мохнатыми бровями.