1833 года, другое - от Кэтти, датированное 27 января
1834 года, и третье - от Сюзан, которая писала 12 февраля, в день его рождения. Все трое и отец помнили об этой дате и хотели, чтобы до него дошли их "любовь и благословение" по случаю его двадцатипятилетия.
В семье все обстояло благополучно. Как всегда, преобладали описание романтических историй и перечень главных событий из семейной хроники: Генри Холланд собирается жениться на дочери Сиднея Смита, как он дал понять Чарлзу во время их встречи в Лондоне. Сестры Дарвина от этого не в восторге... Дядя Джоз уговорил Генслея Веджвуда не подавать в отставку со своего поста. Сюзан счастлива, "подчищая" толстую книгу расходов и бесконечные счета; Кэтти превратилась в настоящего "гуляку" и думает только о балах и приемах. Эразм ведет в Лондоне беззаботную жизнь холостяка, убивающего все время на светские визиты. От прежней Фэнни Биддалф [Соседка Дарвинов по Маунту, за которой Чарлз одно время ухаживал, - Прим. пер.] "осталась одна только тень"... Английские газеты сообщили о революции в Буэнос-Айресе...
Получил он и длинное письмо от Генсло от 31 августа 1833 года. Еще одна партия коробок и ящиков, писал профессор, благополучно достигла Кембриджа:
"...Не считая, правда, нескольких заспиртованных экспонатов, поскольку через дырявую затычку из бутыли вытекла жидкость. Ископаемые останки мегатерия оказались чрезвычайно интересными, поскольку они дают возможность представить себе некоторые из частей этого животного, которых недостает в коллекциях как нашей страны, так и Франции. Буклэнд и Клифт демонстрировали их на геологическом семинаре во время третьего заседания Британской ассоциации в Кембридже под председательством профессора Адама Седжвика. Я только что получил от Клифта письмо, в котором он просит меня послать ему всю находку целиком, с тем чтобы он мог произвести ее тщательный анализ, подремонтировать кости и затем отослать мне обратно с описанием назначения каждой из них и роли, которую они играют в остеологическом строении Чудовища...
Я разложил различных находившихся в бочонке животных по банкам со свежим спиртовым раствором и поместил их к себе в подвал. Все, что более подвержено разрушению (насекомые, кожи и т. д.), я храню в комнатах, а в кости в виде предосторожности ввожу камфару. От растений я в восторге, хотя до сих пор и не разобрался с ними; впрочем, вместе с Гукером и при его помощи я надеюсь вскоре сделать это..."
Как и Чарлз, Генсло мечтает о том дне, когда они снова смогут встретиться и обсудить все, что случилось за время плавания, но вместе с тем надеется, что Чарлз будет продолжать его, пока возможно.
"Если Вы подумываете о том, чтобы вернуться до истечения срока экспедиции, то не спешите с решением - принимайте его, дав себе, по крайней мере, месяц времени на размышление и лишь в том случае, если желания продолжать плавание не возникнет ни разу... Но подозреваю, что всегда найдется хоть что-нибудь, чтобы поддержать Ваше мужество. Посылайте домой любые кусочки черепа мегатерия, какие только попадутся Вам на глаза, и всех ископаемых. Не забывайте про свой сачок, так как я предвижу, что Ваши мельчайшие насекомые почти все окажутся неизвестными видами..."
Сложив письма, Чарлз спрятал их в верхний ящик комода и сел за чертежный стол, чтобы поразмыслить над их содержанием. Сюзан, отличавшаяся абсолютной грамотностью, написала, что в своем путевом дневнике ои допустил ряд незначительных ошибок в написании слов "терять", "ландшафт", "высочайший", "профиль", "каннибал", "умиротворенный" и "ссора". Однако вслед за этим замечанием она приписала строку, которая не только компенсировала критику, но и глубоко потрясла его: - "Что за чудесная и увлекательная книга путешествий получилась бы из твоего дневника, если бы его напечатать".
Опершись о стол, он прикрыл глаза ладонями. Неужели дневник мог стать книгой? Он никогда и не мечтал о его публикации. Правда, он был настолько самонадеян, что воображал, будто может написать книгу с изложением своих геологических наблюдений в Южной Америке. Он упорно и много работал над собиранием материала и теперь решил, что эта книга должна быть написана. Но вот дневник? За свою жизнь он прочитал множество дневников известных путешественников, и ему ни разу не пришла мысль, что у него есть даже малейший шанс внести хоть какой-нибудь вклад в подобную литературу. При одной мысли об этом кружилась голова. Однако он не будет таким дураком, чтобы робеть. За минувшие два с половиной года он исписал несколько сот страниц дневника, стремясь к той живой, искренней и непринужденной манере, которую подметила Сюзан. Что ж, он будет продолжать в прежнем духе, писать обо всем, что видит, думает и чувствует, включая условия жизни людей в странах, с чьей культурой он знакомился во время своих странствий.
Роберту Фицрою с почтой повезло куда меньше. Когда Чарлз явился на обед, то не мог не заметить, что капитан был взвинчен до крайности: болезненный цвет лица, один глаз налит кровью. На его письменном столе лежало письмо от капитана Бофорта. Фицрой поднял на Чарлза невидящие глаза, глубоко вздохнул.
- Новости хуже некуда. Придется продать "Адвенчер", рассчитать двадцать матросов, которых я нанял в Монтевидео, и выплатить им жалованье и все, что положено, за свой счет. Семьсот фунтов стерлингов, которые пошли на переоснастку шхуны, - тоже из моего кармана.
Он вскочил, взволнованно зашагал по небольшой уютно обставленной каюте.
- Да, Чарлз, для меня это горькое разочарование. Обида никогда не изгладится из сердца. Если бы Адмиралтейство позволило нам сохранить "Адвенчер", мы смогли бы ликвидировать все "белые пятна" на карте западного побережья Патагонии, произвести последовательную съемку берегов до самого экватора, а затем заняться Галапагосскими и Маркизскими островами, а также островами Общества, Тонга и Фиджи. С двумя судами мы управились бы со всеми делами в течение 1836 и частично 1837 года...
- 1837-го! Выходит, путешествие должно занять целых шесть лет!! - И хотя все внутри Чарлза дрожало, лицо его оставалось невозмутимым.
- Ваши карты и схемы - вот ваше оправдание. Мало кто в мире выполнял картографические задачи такого масштаба.
Фицрой, однако, был слишком подавлен, чтобы ухватиться за эти приятные его слуху слова ободрения.