Он положил письмо в ящик стола, открыть который надлежало только после его смерти: сюда же он намеревался поместить свои последние распоряжения и завещание. Затем, взяв рукопись, Дарвин отвез ее писцу по имени Флетчер, который должен был переписать ее набело, не слишком задумываясь над тем, что именно ему поручили переписать.
Чарлз был занят работой, Эмма - детьми. Уильяму исполнилось уже четыре, Энни - три, а Генриетте, которую они звали просто Этти, - девять месяцев от роду. Хотя и Эмма, и Чарлз воспитывались в семьях, где детей не наказывали ни за ошибки, ни за шалости, во многих (слишком многих!) английских домах няньки и гувернантки были злобными садистами, вымещавшими собственные неудачи и беды на своих подопечных, которых они избивали, запирали в шкафах или темных комнатах. Когда у Дарвинов родился их первенец, Эмма поклялась:
- С нашими малышами ничего похожего не будет.
Днем она часто заходила в игровую, рассказывала им разные истории или читала вслух. Малютку Этти приносили в комнатушку рядом с кухней, где ее поочередно баловали то Сэлли, то Парсло, то Броуди.
Несмотря на опыт, приобретенный в течение многих лет, начиная с экскурсий в окрестные болота в Кембридже и кончая собиранием коллекций растений во время путешествия на "Бигле", Чарлз по-прежнему считал себя всего лишь, ботаником-любителем. С этим пробелом надо было покончить как можно скорее: ведь обоснование эволюции видов в значительной степени строилось на примерах из жизни растительного мира. Поскольку, по его мнению, Джозеф Гукер был самым даровитым из молодых английских ботаников, Дарвин решил обратиться к нему за помощью.
Он попросил Эразма пригласить Гукера к себе домой на Парк-стрит к завтраку. Эразм вызвал кухарку пораньше, и она подала почки на вертеле, бекон, яичницу, салат и клубнику. Сам хозяин был чересчур сонным, чтобы присоединиться к своим гостям, и, кроме того, все равно большей частью не мог понять, о чем они ведут речь. Извинившись, он ушел досыпать. Покончив с едой, Чарлз и Гукер перешли из маленькой столовой в гостиную.
Несмотря на всего лишь восьмилетнюю разницу в возрасте, Гукер, казалось, принадлежал к более молодому, чем Чарлз, поколению. Он носил очки в стальной оправе, дужки которых скрывались в черных густых волосах, разделенных аккуратным пробором и скромно зачесанных назад. За время плавания на "Эребусе" он отрастил широкие длиииые бакенбарды, лицо его стало более худым и похожим на лица с картин Эль Греко, хотя в глазах и не таилась печаль, а горел жадный интерес к любимому предмету-. Портрет дополняла большая ямочка на подбородке. В общем он выглядел простоватым по сравнению с другими учеными, которых знал Чарлз.
Больше всего Гукер походил на студента, готовящегося стать ученым. И одет он был соответственно, Джозеф отличался хрупким телосложением туберкулез в их семье был наследственным. В детстве его называли "Ворота Джо" из-за постоянной хрипоты от бесконечных бронхитов. Однако он прекрасно перевес долгое и трудное плавание на "Эребусе". Впервые у Чарлза был друг моложе его. Все другие - Генсло, Седжвик, Лайель - были кто на десять, кто на четырнадцать лет старше, так же как и авторы вышедшей под его редакцией "Зоологии". Общение с Гукером действовало на него освежающе. Они проговорили о ботанике целое утро. У Гукера оба деда по отцовской и по материнской линии интересовались или занимались ботаникой. Ребенком он собирал мох, как Чарлз собирал жуков: возвращаясь домой из своих ботанических походов, Джозеф выкладывал во дворе макеты гор из валявшихся камней и располагал на них собранный мох в той последовательности, в какой он встречался ему в естественных условиях.
- Так зародилась во мне любовь к географической бо-ташгке, - признался он Чарлзу, когда, перейдя в гостиную Эразма, они уселись на покрытую дорогим чехлом софу. - Я не стремлюсь к завоеванию популярности среди современников, да и не мог бы отдавать свои силы этому искусству просто потому, что мне не позволяет здоровье. Признаюсь, что страдаю от нервной раздражительности, которая сказывается на сердце: еще в детстве у меня начиналось сердцебиение, как только требовалось идти к доске делать синтаксический разбор.
Про себя Чарлз подумал: "Это замечательный товарищ, и у него доброе сердце. Сразу видно, что он благороден от природы. К тому же обладает острым умом и несомненной способностью к обобщениям".
Чарлз знал, что в свое время Ланедь поедав Гукеру экземпляр его "Дневника", и тот ответил ему: "Это поистине великодушный дар. Книга уже зачитана почти до дыр, потому что ее берут у меня нарасхват все офицеры на корабле".
Матери он писал: "Облака ли над нами или туман вокруг, дождь ли идет или падает снег - все это совершенно так, как описывает Дарвин. Его замечания столь правдивы, столь выразительны, что, где бы мы ни аяыли, великолепный подарок Лайеля остается не только моей настольной, но и самой любимой книгой - спутником и путеводителем".
Он рассказал Дарвину, что ему почти отказали в месте ботаника на "Эребусе", когда капитан Росе заявил, что им "нужен на судне кто-нибудь столь ж.е шшуларныв в ученом мире, как мистер Дарвин".
- Я тут же прервал его, заметив: "А кем был этот ваш мистер Дарвин, прежде чем отправиться в плавание? Да, он, надо полагать, знал свой предмет лучше, чем знаю сейчас я, но знал ли его научный мир? Нет, он создал себе имя после плавания с капитаном Фицроем..."
Они ие смогли прийти к согласию только дважды, и оба раза спор был весьма бурным. Так, когда Чарлз высказал предположение, что превратившиеся в пласты угля растения жили когда-то в морском мелководье, Гукер решительно запротестовал. Чарлз со своей стороны с презрением обрушился на концепцию Гукера, согласно которой между Австралией и Южной Америкой в прошлом должен был находиться континент. Оба они весьма скоро сменили гнев на милость и принялись хохотать над собственной нетерпимостью.
- Лучше уж пусть будет так, - сказал Чарлз. - Сейчас мы убедились, что не станем соглашаться друг с другом из простой вежливости и пережевывать комплименты. Это была бы какая-то каша, а нам по зубам - роетбиф с кровью.