Только в Лондоне можно было попытаться ее найти. Пар-сло собрал ему в дорогу старую голубую сумку, и Чарлз отправился в город, где собирался ночевать у Эразма. В Лондоне на Бридж-стейшн он нанял кеб, чтобы побыстрее добраться до района Ковент-Гарден, где были сосредоточены оптические магазины на Гэррик-стрит, а также на Ньюгейт и Коулмен-стрит.
Он обошел с полдюжины лучших магазинов, объясняя, что именно ему требуется. Владельцы, хотя и вежливо, отвечали отказом:
- К сожалению, мистер Дарвин, у нас есть только та модель микроскопа, который вы покупали в 1831 году. Об улучшенном варианте нам ничего не известно.
В одном из больших магазинов "Смит энд Бек" по Коулмен-стрит, возле Английского банка, владельцы пообещали ему изготовить все, что он захочет, если им будут даны чертежи или спецификация.
- Благодарю вас, джентльмены, но у меня нет чертежей, и я, увы, не могу их сделать.
В сумерках, обескураженный, Чарлз добрался до дома Эразма на Парк-стрит как раз тогда, когда веселье в салоне брата было в полном разгаре. В камине полыхал огонь, чайнае столики были уставлены подносами с сандвичами, обдирным хлебом с маслом, горшочками с мясом, тарелками с заливным из курицы, блюдечками с вареньем, горячими лепешками, чайниками с заваркой и кипятком, покрытыми стегаными чехольчиками. В гостиной было шумно и весело.
- Газ! - приветствовал его Эразм, встретивший брата в дверях. - Ты приехал исключительно вовремя. Сегодня моя кухарка себя перещеголяла. Должно быть, знала о твоем приезде. Разреши, я представлю тебе гостей.
Лицо брата так и сияло в этот счастливейший для него час. Пожимая руку Томасу Карлейлго, Чарлз невольно подумал: "Рас создан для роли хозяина. Это его профессия. Нет никого, кто занимался бы ею лучше, чем он".
Земля вращалась вокруг собственной оси, а жизнь Дар-винов - вокруг собственной сплоченной семьи и непреетзя-иой работы Чарлза над усоногнми. Хотя он препарировал, исследовал, описывал мельчайшие подробности и проводил классификацию там, где о ней раньше никто не заботился, это была в основном механическая деятельность: она занимала его целиком, пока он склонялся над микроскопом, но, как только за ним в конце дня закрывалась дверь кабинета, он переставал думать о работе.
Куда любопытнее было ему следить за развитием своих детей, столь непохожих друг на друга. Восьмилетний Уильям отличался независимым нравом, склонен был держать свои мысли при себе и действовать втихомолку. Энни, которой скоро исполнялось семь лет, чувствительная, нежная и веселая, была его любимицей. Нередко она являлась к нему в кабинет с понюшкой прихваченного тайком табака. При этом на лице ее сияла улыбка: она знала, что доставляет ему радость. Когда у отца случался перерыв в работе, она забиралась к нему на колени и в течение получаса "делала ему красивые волосы". Бывало, она сопровождала его во время прогулки по Песчаной троне, то держа отца за руку, то уносясь вперед. Родители сходились на том, что этот ребенок - самое очаровательное существо в доме.
Генриетта, Этти, в свои четыре года являла собой прямую противоположность сестре. Тихая, прилежная, она рано научилась читать, а когда Эмма вслух читала мужу, неизменно усаживалась рядом, поражая отца и мать тем, насколько внимательно и серьезно она слушала. В семье она была ревнивой: она страдала оттого, что после рождения Джорджа уделявшая ей прежде все свое внимание Броуди переключилась на новорожденного. В хорошую погоду дети убегали играть на Песчаную тропу. Броуди в это время восседала в летней беседке с вязаньем в руках - по шотландскому обычаю одна из спиц для устойчивости втыкалась в пучок петушиных перьев, привязанный к поясу.
Даун-Хаус сделался притягательным центром для родственников обеих семей - и Дарвинов, и Веджвудов, как раньше им был Мэр-Холл или Маунт; в имении постоянно кто-нибудь гостил: Эммина сестра Элизабет, ее братья Генслей с Фэнни и детьми или Франк и Гарри с женами и детьми, Джо Веджвуд с сестрой Дарвина Каролиной и тремя детьми, перебравшиеся по соседству в Лейс-Хилл-плейс возле Уоттона в графстве Суррей, сестра Эммы Шарлотта и преподобный Чарлз Лэнгтон с их единственным отпрыском Эдмундом. Наезжали из Шрусбери и сестры Дарвина - то Сюзан, то Кэтти. Чарлз особенно радовался за Эмму: семейные связи были корнями, питавшими ее. Его самого родственники не отвлекали от работы, и никто не вынуждал его поддерживать за столом общий разговор, если ему этого не хотелось. Их визиты требовали от него куда меньше усилий, чем званые обеды у знакомых или прием друзей.
- Да, у нас настоящий матриархат, - заметил он жене. - Обе семьи обращаются к тебе всякий раз, когда надо уладить какие-нибудь неприятности или разрешить сомнения.
- Или когда хотят поделиться своим счастьем и радостями, - Эмма улыбалась с видом матроны. - Что ж, мне импонирует, что для них я все равно что родная мать, хотя по возрасту все они старше меня, кроме Кэтти.
- Мудрость не зависит от возраста.
- Но у меня ее нету. Все, чем я обладаю, - это терпение и любовь.
Теперь, когда обоим было далеко за тридцать, в их внешности произошли заметные перемены. Волосы Чарлза из светло-рыжеватых стали темными. Его густая шевелюра, с едва заметными залысинами ко времени женитьбы, к тридцати восьми годам порядком поредела. Чтобы как-то компенсировать потерю, он отпустил длинные, широкие и пушистые бакенбарды. Брови его тоже потемнели.
- И с чего это я так постарел за эти восемь лет? - жаловался он Эмме. - Когда ты вышла за меня замуж, я был молодым, светловолосым, светлолицым и вполне симпатичным. А сейчас? Да ты только погляди на меня сегодня, на пороге моего сорокалетия: почти что лысый, брови кустятся...