Как-то раз, сидя напротив Чарлза за столом в "Атенее", Лайель, как всегда добродушно рассмеявшись, объявил:
– Я говорю всем: можете не верить в пангенезис, но, когда вы разберетесь в этой теории как следует, она вас покорит.
Гуляя с Чарлзом по Ботаническому саду в Кью, Гукер высказывал ему свои сомнения:
– Боюсь, вы будете смеяться над моим невежеством, – говорил он, – но я вижу в пангенезисе лишь то, что – как я давно предполагаю – составляет основополагающую идею всех учений о развитии, а именно: переход к потомству всех свойств и качеств родителей… И тем не менее я считаю главу о пангенезисе самой замечательной во всей книге и самой интересной – она плод работы выдающегося ума. И вам самому она ведь так нравится! Гроша ломаного не дам за то, что они об этом думают! Я уверен, что на каждую сотню ученой братии в лучшем случае только один по-настоящему способен оценить эту идею. Мне самому еше предстоит в ней как следует разобраться.
Сэр Генри Холланд за обедом у Эразма сказал:
– Я нахожу книгу трудной для понимания, но допускаю истинность вашей концепции в Общих чертах.
Как ни странно, именно Алфред Уоллес, который, казалось, возражал против всего, что было написано Чарлзом на тему о происхождении человека, за чаем в доме Эразма дал идее пангенезиса самую высокую оценку.
– Я начал читать прямо с главы о пангенезисе, уж очень мне не терпелось. Просто не могу вам не выразить своего восхищения. Так здорово получить в руки объяснение тех трудностей, что всегда не давали мне как следует работать. Вряд ли возможно предложить более совершенное объяснение, а это значит, что я буду не в силах расстаться с вашим.
А потом в Дарвина полетели камни. Виктор Карус, пунктуальный немецкий переводчик, переслал ему свой неблагоприятный приговор: теория слишком сложна. Джордж Бентам, сотрудник Гукера по энциклопедии растений, сказал, что он просто не в состоянии переваривать идею пангенезиса. В одной английской рецензии также содержалась мысль, что эта концепция недоступна для восприятия.
Статья Асы Грея в "Нейшн" дала американцам представление о том, что Чарлз пытался сформулировать как один из законов природы. В ответ Чарлз с благодарностью писал:
"Пока что пангенезис – это младенец в пеленках, обласканный лишь немногими, кроме своего заботливого родителя. Надеюсь, однако, что ему предстоит долгая жизнь. Вот вам и родительская самонадеянность!"
Наиболее активный творческий поиск в области естественной истории вела в Великобритании группа ученых, в которую входили Чарлз Дарвин, сэр Чарлз Лайель, Джозеф Гукер, Томас Гексли. В последние шесть лет в ту группу входил также и Алфред Уоллес. Чарлз Дарвин прекрасно понимал, что, не будь их рядом, его жизнь как ученого и как человека стала бы бесцветной и ограниченной – не будь этой столь необходимой ему дружбы, конструктивной критики, поощрения и одобрения с их стороны. В определенном смысле они составляли некий эквивалент профессуры колледжа. Еще раньше, в 1844 году, Чарлз говорил: "Я всегда считал, что все написанное на добрую половину зародилось в голове Лайеля". То, что они замышляли, о чем рассуждали, было частью их общей работы мысли. Град писем, статей, монографий, распространившихся по всему свету, содержавших научные прозрения и фундаментальные научные понятия, сформировал целое поколение ученых. Все вместе они перевернули мир представлений, изменили способ мышления человека о себе самом и об окружающем его мире, способствовали истреблению предрассудков и предубеждений против тех, кто не разделял ортодоксальных религиозных убеждений, наконец, принесли освобождение от жесткой церковной догмы и всепроникающего контроля церковной иерархии, который распространялся не только на школьную систему образования, прессу и правительственные круги, но и на повседневную жизнь. Теперь появилась надежда на интеллектуальную независимость, индивидуальную свободу от диктаторского засилья церкви. Теперь, когда с человеческой мысли, похоже, скоро спадут оковы мистицизма, она сможет достичь еще невиданных высот. Став хозяином своей судьбы, человек обретет свободу, которая предопределит будущие великие свершения.
Вместе они составляли организацию, общество, хотя специально и не стремились к этому, но, как таковое, они утвердились в мнении других естествоиспытателей. За рубежом к ним относились как к авторитету, обсуждали и изучали их идеи от Санкт-Петербурга на севере до Неаполя на юге. Их переписка, эти пространные письма, в которых они излагали свои научные проблемы, могли бы составить полдюжины первоклассных томов в издании Джона Мэррея.