Рыцарские повествования — это самостоятельный и имеющий собственную ценность жанр. Нагромождение приключений и чудес является его неотъемлемым, необходимым качеством (особенно в ренессансный период — а именно он и имеется в виду в первую очередь, когда сопоставляют «рыцарский» и современный романы). Как это ни нелепо, тождество термина (к тому же имеющее место не во всех языках) мешает понять ход историко-литературного процесса.
Рыцарские повествования и роман в современном смысле — это не две ступени в истории одного жанра, но два существенно различных эпических жанра, которые находятся в более сложных отношениях друг к другу, чем отношение преемственности. В самом деле: рыцарские повести и поэмы периода их наибольшего распространения (то есть ренессансного) вовсе не предшествуют роману, как часто думают. «Народные романы», подобные «Тилю Уленшпигелю», складываются на рубеже XV — XVI веков, то есть одновременно с ренессансной рыцарской литературой. Более того, новеллы и книги новелл, формирующие ту стихию художественности, «монументальным» воплощением которой явится роман, созревают гораздо раньше, чем рыцарская литература Возрождения: в XIV веке итальянская новелла уже находится в состоянии расцвета, а рыцарская поэма в Италии возникает лишь в конце XV века. Первый ренессансный «рыцарский роман» в Испании, «Амадис Гэльский», был издан Монтальво в 1508 году, а первое дошедшее до нас издание «Селестины» Фернандо де Рохаса — драмы «новеллистического» типа, в центре которой выступает «плутовской образ», типичный для позднейшего романа, — помечено 1499 годом.
Ренессансный рыцарский эпос вовсе не «подготовляет» роман: напротив, он в определенном смысле прерывает его начавшееся развитие, как прерывает это развитие литература эпохи Возрождения в целом (о чем еще пойдет речь ниже). XVI век проходит под знаком героических и полных фантастики повествований, но «линия романа» подспудно продолжает развиваться, прорываясь в середине века в «Жизни Ласарильо с Тормеса», родственной «Селестине». Словом, рыцарские повествования и роман представляют собой два самостоятельно, параллельно — хотя, конечно, не без взаимной борьбы — развивающиеся жанровые линии, а вовсе не две стадии некоего единого жанра. Это отчетливо видно и в последующей истории. Для Сервантеса рыцарский роман и «подлинная история» (то есть роман в новом смысле) — это два самостоятельных жанра: закончив «Дон Кихота», он создает рыцарское повествование о Персилесе и Сихизмунде. Так же поступает в XVIII веке и наш Михаил Чулков: он пишет и «богатырские» повести для книги «Русские сказки», которые тождественны для него с «помещенными в Парижской Всеобщей Вифлиофике Романов повестями о Рыцарях» (имеется в виду так называемая «Синяя библиотека», изданная еще в XVII веке), и один из лучших русских плутовских романов «Пригожая повариха», который он предпочитает называть «нейтрально» — «книга».
Таким образом, «рыцарский роман» некоторое время развивается рядом с уже оформившимся, новым жанром; затем он естественно отмирает. В течение определенного периода в литературе как бы вообще нет «романов»: рыцарские более не сочиняются, новые не носят этого имени. Слово остается не у дел, его избегают, и те, кого назовут позднее «романистами», заявляют, что они «смертельные враги романов». Уже позднее слово переходит на новый жанр (а в Англии вообще рождается новое слово). Такова, в самых общих чертах, история странствий термина. Она не означает, что нужно, скажем, прекратить употреблять слово «роман» по отношению к рыцарскому эпосу. Необходимо только видеть принципиально различные исторические значения этого слова, сознавать, что мы имеем дело, по существу, с двумя разными словами, которые, например, в английском языке и звучат совершенно по-разному. В противном случае слишком затемняется перспектива литературного процесса. Думается, что история названия помогает кое-что прояснить и в истории самой вещи — романа. Но этого, конечно, недостаточно. Нужно перейти к самой вещи.
Глава третья. ФОЛЬКЛОРНАЯ ПРЕДЫСТОРИЯ РОМАНА
1. О жанре «книга новелл».
Вспомним вновь фацетии, сохранившиеся в бумагах Леонардо. Вглядываясь в них, мы можем наглядно представить себе естественное и повсеместное прорастание побегов нового искусства. Это записи о случаях, подобные которым наблюдаешь сам, о которых слышишь от друзей или случайного собеседника. Эти, как мы назвали бы их теперь, «анекдоты» стихийно и непрерывно рождались в повседневной жизни городской толпы. Они оформляли коллективный эстетический опыт больших масс людей, у которых прорезывался новый взгляд на вещи.