"Если бы меня попросили охарактеризовать одним словом то общее, что объединяло все конкурирующие течения политической мысли в среде (итальянского) общества, я выбрал бы старый термин, что уже тогда был притчей во языцех, а ныне стал пугалом и чем-то прямо «трефным» в глазах итальянской, да и мировой молодежи: «либерализм». Понятие широкое, расплывчатое ввиду самой этой широты, мечта о порядке и справедливости без принуждения, общечеловеческое видение, сотканное из жалости, терпения, веры в доброту и честность, лежащие в основе людской природы. Тогда в воздухе еще не ощущалось ни малейшего намека на тот культ «дисциплины», что вылился впоследствии в фашизм; если в моей памяти и сохранились признаки, предвещавшие уже тогда приближение какой-либо перемены ветра, то это предвестие касалось еще не Муссолини, а Маринетти: того литературного и философского течения, что назвало себя (да и то лишь несколько лет спустя) именем «футуризм» — течения, чьей исторической ролью являлось, возможно, служить введением к учению Муссолини…
Среди моих товарищей-студентов… уже раздавались голоса: «Придет день, и мы пошлем к чертям этих туристов (упрямо видевших в Италии всего лишь музей). Именно наша новая жизнь, именно заводские трубы — это подлинная Италия»… В этих идеях как бы слышались ранние отзвуки учения Маринетти: рев самолета прекраснее переливов неаполитанской мелодии, будущее лучше прошлого; Италия — это страна промышленности, страна автомашин и электричества, а совсем не место для прогулок бездельников со всего мира, ищущих эстетических развлечений; новый итальянец — это человек порядка, организатор, тщательно ведущий свою бухгалтерию — строитель и завоеватель, упорный и жестокий. Вот первоисточник фашизма».
В какой мере Жаботинский уже в начале своего пути разделял это критическое отношение к тому, что казалось ему бессилием классического либерализма, и насколько пессимистически он относился к эффективности его ценностей, можно видеть из опубликованного им в 1910 году фельетона: «Homo homini lupus» («Человек человеку — волк»). Здесь Жаботинский весьма резко осуждает концепцию классического гуманного либерализма, согласно которому «тот, кто долгое время терпел мучения со стороны более сильного, не станет угнетать слабейших». Приведя в пример поляков в Галиции, угнетаемых австрийцами, но в то же время угнетающих украинцев, Жаботинский пишет:
«Мы часто строим самые розовые надежды именно на том, что такой-то народ сам много вытерпел — «значит», он будет сочувствовать и понимать, ему совесть не позволит обидеть слабого той же обидой, под которой недавно кряхтел сам. Но и это, на проверку, одни словеса… Это только в Ветхом завете написано: «Не притесняй инородца, ибо и ты был инородцем в земле Египетской». В теперешней морали этому слюнявому гуманизму нет больше места».
Ранние отзвуки «святого эгоизма» школы итальянского национализма слышатся в этом фельетоне, совершенно не затрагивавшем еврейский вопрос. Это важно в теоретическом плане, помогая понять, что изложенная позднее при обсуждении острых еврейских проблем 30-х годов концепция Жаботинского относительно «железной стены» еврейского национализма является не только специфической реакцией на страшные бедствия евреев, но и следствием его взглядов на характер мировых порядков. Статью «Человек человеку — волк» Жаботинский завершает следующими словами, отражающими анти-либеральные веяния, распространенные в интеллектуальных кругах Европы накануне Первой мировой войны:
«Мудр был философ, который сказал: homo homini lupus. Человек для человека хуже волка, и долго еще мы этого ничем не переделаем, ни государственной реформой, ни культурой, ни горькими уроками жизни. Глуп тот, кто верит соседу, хотя бы самому доброму, самому ласковому. Глуп, кто полагается на справедливость: она существует только для тех, которые способны кулаком и упорством ее добиться. Когда слышишь упреки за проповедь обособления, недоверия и прочих терпких вещей, иногда хочется ответить: «Да, виновен. Проповедую и буду проповедовать, потому что в обособлении, в недоверии, в вечном «настороже», в вечной дубинке за пазухой — единственное средство еще кое-как удержаться на ногах в этой волчьей свалке».
Дальнейшее развитие политической и национальной концепции Жаботинского следует рассматривать на фоне его интенсивной публицистической и общественной деятельности в годы, когда складывалось его мировоззрение. После студенческих лет, проведенных в Италии, Жаботинский возвращается в Россию и многие годы разъезжает в качестве корреспондента ряда влиятельных русских газет, где появилось большинство его статей периода, предшествующего Первой мировой войне, иногда под его подлинным именем, а иногда под псевдонимом «Альталена»[41]. В этот период начинается его сионистская деятельность. Он организует самооборону после кишиневских погромов, участвует в сионистских конгрессах и Гельсингфорсской конференции; после революции «младотурок» проводит некоторое время в Константинополе, редактируя ряд сионистских газет. В 1912 году он представляет в Ярославский университет юридическую диссертацию на тему «Самоуправление национального меньшинства». С началом Первой мировой войны Жаботинский отправляется в страны Европы и Ближнего Востока по поручению одной из русских газет. Так он попадает в Египет и поддерживает инициативу организации еврейского «Отряда погонщиков мулов» в британской армии. Позднее, в Лондоне, он принимает участие в создании «Еврейских батальонов», а когда в России разразилась революция, оторвавшая его от журналистской деятельности там, он присоединяется к одному из батальонов и прибывает в Палестину после ее оккупации англичанами. Здесь он одним из первых требует создать регулярные еврейские вооруженные силы под эгидой английских властей, но в конце концов его арестовывают за попытки создания еврейской самообороны вследствие волнений 1920 года в Иерусалиме. Предпочтение военно-политических аспектов сионизма кампании по заселению страны приводит его в 20-е годы к резкому конфликту с руководством Сионистской организации. Этот конфликт наметился уже в его сопротивлении отчаянной попытке сохранить — несмотря на немногочисленные силы поселенцев — район Верхней Галилеи во время событий в Тель-Хае[42]. Он избирался на центральные посты в сионистской экзекутиве, но в годы, когда строилась, укреплялась и формировалась база еврейского поселения в Эрец-Исраэль, сопровождаемая ростом силы рабочего движения в сионизме, разрыв между Жаботинским и сионистским руководством углубился. Создание Сионистской ревизионистской организации в 1925 году, выход из Сионистской организации в 1935 году и создание Новой сионистской организации явились вершиной его политической деятельности. Официальному сионизму, сочетавшему практическое заселение страны с осторожной дипломатией, Жаботинский противопоставил воинственную концепцию радикальной сионистской деятельности, настойчиво и бескомпромиссно требовавшую создания еврейского государства. Это требование увлекло за собой значительные массы, особенно в Восточной Европе, где в 30-е годы положение евреев все ухудшалось.
41
Это слово итальянского происхождения, и в этой связи Жаботинский замечает в «Автобиографии»: «Должен сознаться, что выбором этого имени я обязан смешной ошибке: тогда я еще не знал как следует итальянского и думал, что оно означает «рычаг», а впоследствии убедился, что оно означает «качели».
42
За неделю до гибели Трумпельдора и его товарищей, весной 1920 года, собрался Комитет сионистских делегатов с целью обсуждения событий. Социалисты Бен-Гурион и Табенкин требовали мобилизации всех сил еврейского населения на охрану изолированных пунктов Верхней Галилеи, находившейся тогда под управлением Франции. Жаботинский же на этом заседании сказал: «Я полагаю, что все, находящиеся во французском районе, должны вернуться в Эрец-Исраэль… Мы все время требуем, чтобы Британия правила всей страной, и, если мы сами захотим встать на защиту этих мест, из этого ничего не получится… Вы должны сказать товарищам: вернитесь оттуда обратно и стройте существующее здесь». Когда основанная Жаботинским несколько лет спустя молодежная организация была названа именем Трумпельдора — Бетар (Брит Йосеф Трумпельдор) — это одно из проявлений иронии, рассеянных на всем пути мировой истории.