Ни одно из этих усилий не принесло плодов. Султан не пожелал союза, англичане отступили даже от своего предложения относительно Уганды, Вильгельм II вряд ли понял в точности, чего от него хотят, Ротшильд и Гирш скупились на помощь. И все же Герцль путем ходатайств и хитростей, подкупа придворных, купцов и епископов, простаивая на солнцепеке у ворот школы Микве-Исраэль и обивая пороги Стамбула, без устали повторяя свои обращения, сумел проникнуть ко всем этим великим мира сего, беседовать с ними, изложить перед ними свои планы и идеи, как будто являлся полномочным представителем еврейской державы — хотя за ним не стояло никакое движение, организация, финансы или влияние и единственным его денежным источником нередко становился ломбард.
Это была виртуозная кампания, которую проводил подлинный артист в области общественных отношений, человек, воспитанный на новых веяниях кануна XIX и начала XX века. Общественное мнение, средства связи, трюки, главной целью которых было произвести впечатление, драматизация событий, подчеркнутая театральность (цилиндр, фрак, торжественное открытие конгресса) — все это было средством внешней демонстрации и уверенности в собственных силах; причем то, что выставлялось наружу, иногда прикрывало внутренние человеческие слабости. Беглость и легкость его беседы составляли лишь видимую часть айсберга колебаний и неуверенности, а иногда даже душевной неуравновешенности — порой это подмечали уже его современники. Одни воспринимали все это с симпатией, видя его достижения или наслаждаясь опьяняющей атмосферой вершин, которых достиг Герцль на этом пути; другие критиковали его, открыто или за глаза. Но те и другие вынуждены были признать, что, промелькнув как метеор, Герцль неузнаваемо изменил облик сионизма. Была не только создана организация (бывшая, правда, в начале своего пути слабой и небогатой деяниями и лишь с трудом помогавшей практическому заселению Эрец-Исраэль): сионизм вышел из полутьмы кулис и находился теперь в свете прожекторов.
Так Герцль открыл то, что впоследствии стало наиболее эффективным и отточенным оружием слабых, лишенных политической власти и стоящих за нею легионов, — общественное мнение. Сионизм взял его на вооружение с начала пути: Декларация Бальфура, решение ООН от 29 ноября 1947 года — все это было достигнуто не благодаря экономической или политической мощи евреев, а благодаря способности сионизма вновь и вновь мобилизовать духовные ресурсы, заложенные в грамотном, остроумном, умеющем говорить и спорить народе, и с помощью этого оружия привлечь на сторону слабой нации поистине огромные силы. И Герцль был первым, кто выковал это оружие, находящееся на службе дела сионизма по сей день.
Итак, в нашем обзоре наследия Герцля как мыслителя мы постараемся найти верное соотношение между впечатлением, оставленным его словами и деятельностью, и тем фактом, что многие из его слов менее оригинальны и не столь интересны, как высказывания некоторых других мыслителей, занявших впоследствии более скромное место в пантеоне сионизма.
Неверно думать, что только в «Еврейском государстве» Герцль указал на всю серьезность еврейского вопроса и что лишь дело Дрейфуса явилось внезапным потрясением, приведшим его к сознанию, что эмансипация обречена на неудачу. Представитель своего поколения, Герцль и сам был продуктом и ярким образцом этой эмансипации: еврей, уроженец Будапешта, сын состоятельного торговца, доктор права, в дальнейшем — один из столпов журналистики на немецком языке; не особенно удачливый, но все же известный драматург. Однако уже довольно рано в нем пробуждается сознание, что эмансипация далека от того, чтобы решить еврейский вопрос, и его пьеса «Новое гетто» (1894) рассказывает о том чувстве потери пути, которое ее герои, преуспевающие и образованные евреи, вырвавшиеся из гетто, испытывают в мире просвещенной европейской культуры. Как говорит один из героев пьесы, раввин Фридгеймер:
"В дни, когда гетто существовало в действительности, никто не мог выйти из него без разрешения. Его ожидали серьезные, вполне реальные опасности. Теперь же стены и ограждения не видны глазу, однако нравственное гетто остается нашим уделом».