Такова была психология еврея гетто. Но вот последовала эмансипация. Закон уверил евреев, что они полноправные граждане их родной страны. На первых порах этот закон несколько воодушевлял и тех, которые его установили, и со стороны христиан последовали проявления теплой сердечности, разъяснившие закон. Еврей, отуманенный всем случившимся, поспешил сжечь свои корабли. Он ведь имеет уже другую родину, гетто ему более не нужно; ему есть уже где приткнуться и нет больше надобности ютиться около своих единоверцев. Его инстинкт самосохранения немедленно и всецело приспособился к новым условиям существования. Раньше этот инстинкт был направлен на самое крайнее отчуждение, теперь он стремился к наиболее тесному сближению и уподоблению. Место спасительного стремления к противоположности заменила полезная подражательность. В течение одного или двух человеческих поколений, смотря по стране, успех был поразительный. Еврей мог думать, что он является таким же немцем, французом, итальянцем и т. д., как и всякий другой из его соотечественников; он черпал вместе с ними из одного и того же народного источника ту общественную жизнь, которая необходима для полного развития личности.
Но вот после дремотного состояния в течение от тридцати до шестидесяти лет, приблизительно два десятилетия тому назад в Западной Европе из глубины народной души вновь воспрянул антисемитизм и раскрыл перед глазами пораженного еврея его истинное положение, которого он раньше не сознавал. Он все еще имел право подавать свой голос при выборе народных представителей, но видел себя нежно или грубо удаленным из кружков и собраний своих христианских соотечественников. Он все еще располагал свободой передвижения, но всюду наталкивался на надписи, указывавшие ему, что «евреям вход воспрещен». Ему все еще предоставлялось право выполнять все обязанности гражданина государства, но права, переходящие за предел всеобщего голосования, права более возвышенные, предоставленные таланту и способностям, грубо отрицались за ним.
Таково нынешнее положение эмансипированного еврея в Западной Европе. Своей еврейской своеобразности он лишился, а народы указывают ему, что их своеобразности он не приобрел. Своих соплеменников он избегает, так как антисемитизм и его самого настроил против них, а соотечественники, к которым он хотел примкнуть, отталкивают его. Родину гетто он потерял, а страна, где он родился, отказывается быть ему родиной. Он лишен всякой почвы под ногами и не имеет никакого общества, к которому он мог бы присоединиться в качестве желанного, полноправного члена. У христианских соотечественников ни его личность, ни его труды не могут рассчитывать на справедливую оценку, не говоря уже о покровительстве, а связь с еврейскими соотечественниками он потерял. Он чувствует, что свет ему опостылел, он не видит места, где мог бы встретить сердечную теплоту и участие в тех случаях, когда он в них нуждается.